Кто она? Мать Тудорела, который слонялся весь день по коридору и говорил, что мама спит? Почему она спит днем и бодрствует по ночам? И куда это она отправляется в такой поздний час? Я рассказал Раду о мальчике и спросил, что он о нем думает. Раду сказал, что теперь слишком поздно думать о всяких историях, завтра надо успеть побриться к девяти, когда придет товарищ из МОПРа. «Ну, это не беда, — сказал я, — ничего не случится, если Дим застанет нас небритыми». — «А кто тебе сказал, что придет Дим?» — спросил Раду и посмотрел на меня с таким выражением, как будто он знает больше, но не может сказать. Расспрашивать его в подобных случаях бесполезно, и я закрыл глаза.

Утром, ровно в девять, кто-то постучался в дверь. Раду бросил на меня многозначительный взгляд и кинулся открывать. Он был свежевыбрит, волосы смочены водой, а в последнюю минуту он даже нацепил галстук. Проделывая все эти приготовления, он таинственно ухмылялся, но я решил, что он попросту меня разыгрывает: надо же нам как-то развлечься в этой конторской дыре. Вот сейчас откроется дверь, и я услышу нетерпеливый голос Дима: «Вы все еще дрыхнете? Давайте что нибудь делать — уже десятый час!» Вместо этого я услышал женский голос, от которого у меня перехватило дыхание: в комнату вошла Анка Бабеш.

Я узнал ее сразу и по голосу и по платью, хотя оно было не зеленое, как тогда в лесу, а белое. Я быстро взглянул на нее… Она была удивительно красивая. Красивее даже, чем тогда в Банясе. И белое платье, как-то особенно ловко перехваченное в талии, замечательно шло к ней. И все-таки от нее веяло чем-то новым, не то холодом, не то грустью… Этого не было тогда, в первый раз.

Она торопилась и сказала, что зашла только на несколько минут договориться о связи — ей поручено заниматься нами вместо Дима. А Раду как раз был в ударе, острил, предлагал ей остаться, нам вот-вот принесут завтрак из «Капши»[51], и как-то само собой получилось, что она разговаривала только с ним. Когда она собралась уходить, Раду пошел провожать ее к лифту, а я подошел к окну, чувствуя себя совершенно несчастным.

Ну вот и конец, думал я, глядя на ярко-синий кусок неба, прочерченный черными дымящими трубами. Конец моим глупым надеждам… Конец иллюзиям… Сколько раз мечтал я об этой встрече! Как молил я судьбу все эти последние дни, чтобы произошло нечто невероятное и мы снова встретились. Однажды я даже рискнул зайти в библиотеку «Фундации», с одной целью — почитать о Шопене. Я просидел там весь день и узнал о нем все: и то, что в его сочинениях сквозь мягкий лиризм проглядывают образы гнева, ярости, кипучей борьбы, и что Шуман сказал о его мазурках: «Это пушки, спрятанные в цветах». Я узнал названия всех пьес Шопена; правда, я никогда их не слушал, но это не столь уж важно. Как радовался я, представляя себе заранее ее удивление, когда я выложу ей при первой встрече все эти сведения! И вот встреча состоялась. Да, вот я и встретился с Анкой, и все вышло совсем не так, как я ожидал. Она даже ни разу не посмотрела на меня. Вот и все. Вот и конец…