— Я бы этого не сказал.

— Шейка тоненькая какая, — Вилма пальцем погладила изображение сына.

— Нет, — сказал Иштван. — Здесь он сильный, здоровый ребенок. Смотрите, какие плечи, какой лоб.

— Зачем вы так говорите? Вы же знаете, он постоянно болел.

— Два раза всего. В годовалом возрасте… и тогда… В последний раз. — Иштван поднял брови.

— Все равно его уже нельзя было спасти, — сказала Вилма.

— Нельзя было, — повторил Иштван неестественным тоном, как актеры на сцене. — В самом деле нельзя было спасти.

Спустя два дня, в послеполуденный час, когда Иштван с открытыми глазами лежал на диване, в дверь постучали.

Это была Вилма.

— Простите, что я беспокою вас.

— Ах…

— Мне очень нужно было прийти к вам. Тот счет… и прочее… С тех пор, как вы были у нас, я себе покоя не пахожу…

— Не понимаю.

— Полно, не притворяйтесь. Вы начали прежнюю игру и счастливы, что можете меня мучить. Прошу вас, оставьте это.

— Если я вас обидел, простите.

— Думаете, я не поняла, что вы хотели тогда сказать? Что ребенок был здоров и мог бы еще жить. И что это я во всем виновата.

— Ничего подобного у меня и в мыслях не было.

— Тогда к чему вы все это говорили? Четырех лет вам мало? Вы хотите еще? Очень, очень жестокая шутка, — говорила она, дрожа от ненависти.

— Я дал слово, что больше…

— Я не об этом, — сухо прервала его Вилма. — Я хочу лишь, чтобы вы честно сказали все, что думаете. Ведь я тоже много терзала себя.