— Однако ты сегодня не на шутку разошелся!

— Ты думаешь, мне доставляет удовольствие тебя пугать?

— Нет, конечно… — Фабер закусил нижнюю губу. — И ты, конечно, совершенно прав. Даже если мне удастся написать новую книгу — проклятье, я даже не знаю, напишу ли я хотя бы строчку! — но даже если она понравится им и будет иметь успех, даже в этом случае, я могу рассчитывать на следующее большое денежное поступление только через четыре года.

— Вот теперь мы недалеки от истины, — угрюмо сказал Маркс.

Фабер выпрямился.

— Не надо забывать и нацистов! Я уже говорил тебе о парне в аэропорту. Было бы честнее, если бы я был сейчас мертв, а того, что еще осталось, Горану и Мире хватило бы.

— Но ты еще жив!

— Они сделают новую попытку. — В голосе Фабера проскользнула сумасшедшая нотка торжества. — Я представляю опасность для этого Монка! Я знал людей, которые у него на совести. Я продолжаю представлять опасность. Не забывай об этом! Они наверняка повторят попытку. И на этот раз будут гораздо изобретательнее.

Ни один из двух друзей не заметил, что разговор стал сумбурным. Они были слишком взволнованны, даже всегда сдержанный Маркс.

— Ты не можешь тешить себя такими ненадежными мечтами! — сказал он.

— Ну, хорошо, нет так нет. Но я действительно могу умереть. Каждую минуту. Прямо сейчас, на середине следующего предложения.

— Это и я могу. Это может каждый.

— Вот именно! И тогда им достанется достаточно!

— А если ты не умрешь? Если черту захочется и ты доживешь до девяноста?

Маркс во время своих странствий по комнате остановился перед комодом времен Марии-Терезии, который был единственной антикварной вещью в гостиной, и стал рассматривать на стене близко расположенные друг к другу четыре большие обрамленные золотым четырехугольником литографии Шагала из цикла иллюстраций к Библии.

— Чудесно, — сказал он совершенно другим голосом.

— Самое чудесное, что у меня есть.

— И самое ценное, не так ли?

— Да. Только ради этих четырех картин страховая компания потребовала установить во всем доме электрическую охранную систему, — сказал Фабер. И без всякого перехода сказал: — Хорошо, я не умру, и у нацистов тоже ничего не получится. Я могу тяжело заболеть!

— Совсем спятил, идиот!