— И совсем не спятил! У меня самая лучшая и дорогая страховка, которая только может быть. Она у меня с тех пор, когда я был репортером. Тогда они практически принудили меня к этому. Я тогда разъезжал по всему миру! У меня должна была быть такая страховка, которая оплачивала медицинские услуги по всему миру. Что она и делала. И будет делать впредь. Лучшие клиники. Лучшие специалисты… Не стоит мне ни гроша. Тоже одна из возможностей!

Абсурд продолжался.

— Да еще какая! Прекрасная, продолжительная болезнь! Три года! Пять лет! Первоклассный уход! Потрясающе! Тебе не придется писать книгу — вместо тебя кто-то обо всем позаботится! А Мира и Горан будут жить на то, что еще осталось. Они могут даже продать все здешние предметы искусства, начав вот хотя бы и с библейского цикла…

— Я конечно же не хочу годами влачить жалкое полурастительное существование!

— Действительно не хочешь?

— Оставь! Если я буду не в состоянии сам сказать, чтобы эскулапы прекратили валять дурака и дали мне спокойно умереть, у меня еще остаетесь вы с профессором Итеном. На вас возложено обязательство позаботиться о том, чтобы процесс моей смерти не затягивался, чтобы я не был подключен к машинам.

— Немедленно прекрати! — закричал Маркс. Теперь он разозлился. — Ты даже меня сводишь с ума!

— Это почему еще? Ты сам предложил мне учесть такую возможность!

— Если бы ты только захотел одну минуточку — только одну маленькую минуточку, крохотную минуточку — подумать о Мире и Горане!

— Что с ними-то такое?

— Они-то не застрахованы. Что будет, если не ты, а Мира тяжело заболеет и ей потребуется долговременное лечение? Или Горан станет инвалидом, требующим постоянного ухода? Или они оба? Тебе придется за все платить! Тебе уже сейчас надо за все платить! Это твой долг. Только вот откуда тебе тогда взять денег, черт возьми, откуда ты тогда возьмешь деньги?

— В общем, я по самые уши сижу в дерьме, — сказал Фабер.

— Да еще в каком, — сказал Маркс.

Раздался стук.

— Войдите! — крикнул Фабер. Ему пришлось крикнуть дважды, первый раз получилось хрипло и тихо.

Анна Фер вошла в комнату. Она была одета в черную юбку и белую блузу.

— Простите за беспокойство! — Стройная домоправительница изъяснялась на чистейшем немецком языке. Естественно, она в совершенстве владела швейцарским диалектом немецкого, но ей было хорошо известно, что даже после стольких лет Фабер очень плохо ее понимал. — Я хотела уточнить, будут ли господин Каллина и его жена с вами обедать. Вы вчера звонили им по телефону в «Националь», господин Фабер. Вы договорились на сегодня на одиннадцать часов. Сейчас почти десять.