— Наконец-то молодежь, господин Фабер, — сказал он, — а то все одни только старые люди! Как подумаю, что мы тоже когда-то были… такими же молодыми, я имею в виду — такими же веселыми… Кажется, это было только вчера… А теперь нам осталось совсем немного… да, жизнь прошла так быстро… Мне принести еще сосисок и колы, господа?

Восторг. Крики «браво!». Господа прокричали здравицу в честь Йозефа и Фабера.

— Можешь приходить и играть, когда захочешь, Горан!

— Anytime![137]

— Мы приглашаем и вас, господин Фабер!

— И особенно вас, фройляйн Петра! — Это выдавил из себя, сильно покраснев, толстый Матц. Он встал с места и поклонился, «прям как настоящий джентльмен», так сказали его друзья.

И господин Вискочил, из-за жары одетый только в рубашку с черными брюками и черным галстуком-бабочкой, носился туда-сюда, заботясь о дополнительных порциях угощения.

Он помолодел лет на тридцать.

Затем на какое-то время наступило затишье, потому что все сидели с набитыми ртами, и счастливый Горан сидел в своей роскошной спортивной форме, с кожей ужасного оттенка рядом с сияющей Петрой, которая под столом то и дело пожимала его руку. Он выглядел так, как будто именно ему на самой последней минуте игры в результате героического усилия удалось-таки добиться победы «Буллз» в такой важной игре серии «плэй-офф» между «Нью-Йорк Никс» и «Чикаго Буллз» на стадионе Мэдисон Сквер Гарден.

— Много забот с этим парнем, господин Фабер? — тихо поинтересовался Йозеф.

Тот кивнул.

— Такой милый парнишка. Только бы с ним было все в порядке!

— Да, — сказал Фабер. — Только бы с ним было все в порядке!

— Ну, по крайней мере, он нравится этой малышке, а она ему, такое помогает, — заявил господин Вискочил.

И тут Фабер кивнул головой и подумал, что господин Вискочил сейчас наверняка подумал о своей жене, которая умерла много лет назад, чья любовь, как он любил рассказывать, всегда ему помогала, если наваливались заботы и тяготы, и что его адвокат Вальтер Маркс охотно простит ему эту расточительную вечеринку, и что в Детском госпитале произошло что-то плохое, иначе Белл вел бы себя по-другому. В заключении он подумал о книге, писать которую он недавно начал, и о том, что в каждом хорошо построенном романе герои, однажды возникшие, не исчезают просто так, а снова появляются по ходу действия, а ему в его размышлениях по поводу строения сюжета еще ни разу не пришла в голову идея возможного нового появления старого официанта, ее просто не было, и вдруг вот он, Йозеф Вискочил, совершенно просто и логично сам вернулся в книгу.

Жизнь, unfair in itself,[138] сама решила эту проблему, хотя названная сцена находилась еще в дальней дали, потому что он только начал писать, и никто не мог точно сказать, дойдет ли он когда-нибудь в хронологическом описании своих переживаний до этого самого 9 августа, до мальчишек из парка, до непревзойденного мастерства Горана в броске мяча и этой оргии с сосисками и колой. Может быть, он никогда не дойдет до этого момента. Может быть, он к тому моменту давно будет мертв.