— Николай! — раздался вдруг голос Павла Ивановича. Он стоял на крыльце, потягиваясь богатырскими плечами, на красной щеке четко отпечатались наволочные тесемки. — Ты что же не пробудил? И вы тоже, Всеволод Михайлович, хороши. Выезжать ведь надо на зорю-то. Заспали, заспали, — начал он суетиться.

Николай виновато вскочил, а Груня крикнула нараспев от сарая, и в голосе ясно проступила обида за мужа:

— Что уж вы, Павел Иванович, ну их, уток-то, будет вам, отдохнули и ладно.

— Э-э, нет, — сказал как бы про себя Павел Иванович и бросился в сенцы одеваться. И еще рокотал его голос в избе, подстегивая охотников к быстрому отплытию на озера.

— Ты, Михалыч, не забыл: послезавтра День Победы?

— Как же забыть, помню. У меня для этого случая и коньячок припасен, марочный. Так что отметим.

— Марочный? — удивился Николай незнакомому слову, вернее, какой-то тайной его значимости.

Они расстелили брезентовые плащи на сожженной зимними морозами, бесцветной, мокрой от сошедшего инея траве. Николай нарубил в кустах сухих черных палок, раздул костерок, Меркулов нарезал хлеб, колбасу, сыр, разлил из термоса горячий чай — пар вился над пластмассовыми синими стаканчиками. Из кустов все так же тянуло снеговым запахом — у корней еще лежали синие глыбы, — но день вставал погожий, затянувшиеся ясной звездной ночью забережки отошли, земля согревалась, курясь еле заметным дымком. Вот этого часа и ждал Меркулов, и теперь глаза его тонули в зацветающих ветлах на том берегу, от них шло вверх, сияющее марево. Издали, не переставая, доносился стригущий звук невидимого трактора.

— Да, победа… — Николай осторожно схлебывал горячий чай. — Время-то как чешет! Давно ли было, вот кажется — вчера, а лет-то сколько прошло. Куда! Толька вон уже солдат. А генерал Красноперцев, покойник, отвоевал, отгудел. Это что же, выходит, мы с тобой, Михалыч, вроде как середнее звено… Генералы уходят, сыны в рост пошли, а мы посередке, значит… Ишь ты, какое дело! — поразился Николай своему открытию. — Без нас, стало быть, никуда, вся цепь разорвется!..

…Тогда Меркулов приехал сначала один в Сибирь. Мятущаяся душа его искала твердости, а он потерял точку опоры и, ненавидя себя за это, ухватился за спасительную мысль встретиться с Григорием Никитичем Красноперцевым. Он и сам не мог бы объяснить себе, зачем он этого хочет, но интуитивно чувствовал, что в этом его спасение.

Он ненавидел себя тогда, когда, избегая подробностей, рассказал генералу Красноперцеву все. В какой-то миг во время этой внутренней экзекуции страшное сомнение овладело им — он увидел, что генерал стар и, наверное, отрешен от реальной жизни, не сможет своим старческим рассудком понять его. К счастью, это был один миг, в следующую секунду он заметил в глазах генерала прежний живой блеск, и от сердца отлегло.