Со временем, как сказал Даннер, я научилась с поразительной точностью определять, что бы понравилось Тедди.

Когда я плакала, злилась или на меня нападал страх неопределенности новой жизни, Даннер меня успокаивал.

— Мне так одиноко, — жаловалась я.

— Тедди однажды сказал, что одиночество — это естественное чувство, потому что у всех людей души разные, и мы даже не знаем насколько. Но когда мы взаимно любим, то словно по волшебству наши души вместе стремятся к одной цели. Со временем возвращаются различия, и с ними приходят сердечная боль и исцеление, но до этого приходится испытать много страха и одиночество. Если есть любовь, несмотря на боль от различий, ее следует бережно хранить, как редкую драгоценность. Вот что говорил Тедди. У нас была именно такая любовь.

@@

Лу Шин принес с собой краски. Он хотел написать мой портрет.

— Мы видим себя совсем не так, как видят нас другие люди, — сказал он. — Так что я хочу показать тебе, что я вижу и чувствую. Я напишу тебя как Луцию — женщину, которую я люблю.

Он усадил меня в кресло и поставил лампу так, чтобы она освещала мое лицо. Я ничем не прикрыла груди, пусть он и собирался изобразить на картине только мою голову и плечи.

— Я хочу, чтобы картина передавала твою чувственность, твой свободный дух, твою любовь ко мне. Без одежды ты можешь быть самой собой.

— С таким животом я совсем не чувствую себя той, кто я есть, — я немного сердилась на него за то, что он не появлялся две ночи подряд.

— Я всегда говорил, что я не могу запечатлеть бессмертное мгновение, — продолжил Лу Шин. — Но однажды ты сказала, что у меня получилось. Поэтому я решил еще раз попробовать.

Когда я захотела посмотреть, как рождаются эти бессмертные мгновения, он ответил, что я должна подождать, пока он закончит.

— Мгновение — не то же самое, что и время.

В те ночи, когда он мог приходить ко мне, час или два он рисовал. Я просто смотрела ему в глаза, когда он отрывал взгляд от холста. Выражение его лица было серьезным, изучающим, и временами мне казалось, что у него ко мне не больше чувств, чем к стулу, на котором я сижу. Но потом он откладывал кисть и заканчивал работу на этот вечер. Лицо его освещалось любовью и страстью, и он шел со мной в кровать.

Я с нетерпением ждала, когда портрет будет готов: мне хотелось знать, что он видит во мне, какой меня представляет. Он запечатлел мою бессмертную душу в «Долине забвения». Я помнила удивление, когда узнала себя в той протяженной зеленой долине и свою душу — в золотом пространстве между горами. Моя настоящая суть не имела ничего общего с безупречным стилем, манерами или похвалой родителей. Мне не нужно было скрывать свои ошибки — у меня их просто не было, потому что больше не было необходимости сравнивать себя с кем-то. Но у меня были знание и уверенность в чем-то важном, что я пока не могла определить — оно все время ускользало от меня. Если бы я обрела понимание, то больше не терзалась бы сомнениями, любят ли меня, должна ли я остаться или уехать. Я надеялась, что новая картина вернет мне чувство уверенности в себе.