Ну и не ходил бы на свой завод. Никто его не заставлял! Вот Палыч, которому он люто завидует, сумел же разобраться! А кто мешал ему, отцу, разобраться? Потому что «головой кумекать надо»!

«Головой кумекать надо» было от Палыча. Палыч мотался по району, скупал шкурки чернобурой лисы, которую стали вовсю разводить колхозники, скупал шкурки выдры, волка, брал почти за бесценок плохо выделанные шкуры барана. Потом продавал их с хорошим наваром. Продавал в области. Еще он скупал по хуторам козий пух, вез его к себе, отдавал знакомым женщинам, которые сучили нитки, вязали платки, а он потом или сам ездил продавать эти платки, или отправлял их в посылках. Словом, «вертелся», как говорили о таких, как Палыч… А пасека — это побочное дело. Так, для разминки. Хотя тоже непростое, требующее сил, времени, таланта и ума. Все было у Палыча. И талант, и ум. И направлено все это было на одно: делать бабки. И он делал их. В этом была суть его существования.

Гришка все еще не решался ступить за край будки, в грязь. Напротив до горизонта над вспаханным полем поднимался молочный пар. Пчелы уже гудели иначе. По натужному, однообразному звуку Гришка определил: надо открывать пошире летки.

Гришкин отец скоро разобрался, что старший сын гораздо больше, чем он сам, понимал, знал и схватывал от других пчеловодов про этих пчел, на которых, оказывается, как и на шиферном заводе, надо было вкалывать, затрачивать не только физические, но и душевные силы. «Возиться», как обзывал постылый, тяжелый, однообразный труд отец. И он постепенно, незаметно для себя стал перекладывать всю работу на старшего. А сам отдыхал. То есть катался по степи на мотоцикле, ставил вентеря на соседних прудах, не слишком напрягаясь, собирал по посадкам тутовник, смородину, здесь же, на примусе, варил варенье. Работал — да. Но делал то, что ему нравилось.

Это было его темой. Он любил зимой перед телевизором порассуждать, глядя фигурное катание: мол, вот катаются в свое удовольствие, машут руками, прыгают… Их бы всех засадить в цех обжига, в вонь, в смрад, а потом — обратно на лед: скачите, спортсмены, радуйте народ обязательной и произвольной программой. Это и раздражало больше всего. Он всю жизнь пашет по обязательной, а они где-то там радуются по произвольной. И уже не шел в счет тот явный, видимый с экрана, тяжелый труд этих самых фигуристов, когда какая-то малышка, откатав свою произвольную, с выпученными глазами, задыхаясь и запрокидываясь, растягивая губы в улыбке, натужно машет рукой, а отец шипит из кресла: «Давай-давай, скачи дальше, попрыгунья, радуй нас». Вот он и закосил в сорок с лишним лет на произвольную. И Гришка теперь фактически один в четырнадцать лет «возился» с пчелами. Конечно же ему был несравненно ближе Палыч, который успевал за день пройти все свои тридцать семей, выкачивал, срезал засеянных трутней, раскидывал получше в семьи, где плохо червила матка, детку и еще успевал смотаться в сельпо в кооперативный магазин купить именно то, что потом можно было толкнуть на Узловой.