Глухо ревел на подъеме тяжеловоз. Приближался. Заскрипели, застукали на стыках колеса, со звоном прокатываясь в нескольких метрах от пасеки. Из собачьей будки показалась голова полусумасшедшей дворняжки Альфы. Зевнула, сонно зыркнула в сторону Гришки, не ожидая от него ничего хорошего. Глянула в глубь человеческой будки, ожидая Васюху. Надежда на то, что ее сегодня покормят, была только на младшего. От Гришки она давным-давно уже ничего хорошего не ждала. Только она, Альфа, в полной мере знала, чего можно ожидать от него в будущем. Гришка был жесток, вернее, все больше и больше испытывал любопытство до чужой боли. И это она помнила хорошей собачьей памятью. Гришка сейчас смотрел ей в глаза. Просто так смотрел. Наблюдая, что же за эти три дня изменилось в ней. И изменилось ли? Альфа скользнула взглядом по застывшей в проеме двери фигурке подростка, отвернулась.

— Фью-у, фью-у, — свистнул мягко Гришка.

Альфа легла, отвернулась и закрыла глаза. Двое суток ее не кормили, и этой ночью она вдруг завыла, жутко, переходя руладами почти на плач. Пришлось кинуть ей кусок жмыха, который лежал в пустом улье. Пришлось вставать, выходить под дождь. Альфа выла с такой тоскливой беспомощностью, что Гришка испугался: еще подохнет, потом объясняй Кравцову почему.

Гришка получал неописуемое удовольствие, когда оставался на пасеке один. Когда отец кидал в люльку бидон для пресной воды и укатывал на пару деньков домой. Вот тут-то и начиналась настоящая жизнь! Потому что все остальное время, когда отец сидел на пасеке, он мешал, сам того не понимая. Но чувствовал, что сын буквально на глазах, именно за это лето, становится взрослым, высоким, крепким, нахальным. Гришка и сам чувствовал, что в нем наливаются соки, они придают его мышцам игривую силу, мыслям — озорную злость, поступкам — какую-то удаль, залихватскость и безнаказанность. Он, Гришка, не слишком еще понимал происходящее с собой, стоял сейчас, смотрел исподлобья на эту степь, на пчел, на прицеп от машины, на землю… Смотрел, про себя чему-то улыбаясь. Потом наконец переступил через порог в грязь. Остановился, прижал ногой, выдавил жижицу из-под подошвы, она полезла вверх, заворачиваясь на сапоги. Потом отнял ногу и увидел след. Четкий, ясный, его, Гришкин, след. Второго такого вокруг на свежей молодой грязи еще не было. Наступил, пошел и, проходя мимо собачьей будки, резко откинул за голову руку. Вскрикнул гортанно на прокуренных связках:

— Опа!

Альфа шарахнулась, загремела цепью, забилась в глубь будки, испуганно выкатила зрачок.