Завязки штанов никак не хотели затягиваться, пальцы неловко сражались с узлом. Проклятый Север — пока разденешься-оденешься, сто раз раздумаешь сближаться. Опустив голову, будто бы пытаясь разглядеть завязки в густом сумраке, Ардерик выдохнул, опустошил лёгкие, как мог, и не дышал, пока грохот крови в ушах не стал медленным и ясным. Застегнул пряжку ремня, одёрнул поддоспешник и поднял взгляд на Элеонору:

— Я клялся защищать тебя и сдержу клятву. Но также я клялся Его Величеству сделать всё для покорения Севера, и не отступлю от своих слов. Здесь тебе ничего не угрожает. Раз ты цела, стало быть, барон поверил, что ребёнок его, так?

Элеонора сжимала в руке платок, и нетерпение на её лице сменялось негодующей гримасой.

— Вот и славно, — процедил Ардерик. — С графом вы тоже спелись. За тобой присмотрят. А моё место на востоке. Для твоего же блага.

Отстранил Элеонору, наспех затёр ногой вязкое на полу и вышел в коридор.

***

Две недели пролетели, как один день. Такко и не заметил, как восточный поход из отчаянной, сумасбродной идеи стал решённым делом. В это не верилось, пока выбирали людей, решали, брать ли лошадей для поклажи, сколько взять припасов, примечали по цвету неба, скоро ли отступят морозы… Как-то незаметно наступил день, когда воздух перестал звенеть от стужи, в холле образовалась куча тюков, а местным мохноногим лошадкам с утра засыпали двойную меру зерна. Выбранные Ардериком воины ходили с отрешёнными лицами, будто уже шагали по заснеженной пустоши. Такко бестолково околачивался во дворе, ощущая себя потерянным. Ведь Верен уходил, а он, Такко — нет.

Двор был исхожен вдоль и поперёк. Как назло, Ардерик не отпускал Верена от себя, так что даже поговорить напоследок не выходило. Не поговорить даже, но хоть разделить на двоих какую-нибудь повседневную ерунду, да хоть бы и за лошадьми убрать, лишь бы вместе. Вот ведь — раньше могли за весь день ни словом не перемолвиться, а теперь потянуло к другу, хоть тресни. Такко потолкался в кузнице, где ковали арбалетные замки по маркграфским чертежам, в который раз за день проведал лошадей и, наконец, вернулся в замок.

Маркграфские покои встретили его теплом, от которого запылали щёки и потянуло в сон. Можно было стянуть шерстяную рубаху, размять закоченевшие на улице пальцы, прижаться спиной к прогретой каменной кладке.

Маркграф, как обычно, сидел над чертежами. Взглянув мельком, Такко узнал подъёмные устройства, не уловил только, для чего они предназначались. На краю стола были свалены наспех сделанные наброски, которые предстояло перечертить начисто. Такко сгрёб их, перенёс за свой стол, окунул перо в чернила и замер, уставившись в одну точку.