Пока они молча ужинали, Пааль продолжал ощущать глубокую печаль женщины. Как будто слышал отдаленный плач. В затянувшемся молчании он уловил мгновенные вспышки воспоминаний в ее беззащитном перед болью разуме. Он увидел лицо другого мальчика. Потом оно закружилось и исчезло, и в мыслях женщины возникло его лицо. Эти два видения накладывались одно на другое, как будто боролись за господство над ее разумом.

Неожиданно все исчезло за захлопнувшейся черной дверью, и она сказала:

– Думаю, ты должен им написать.

– Ты сама знаешь, что должен, – ответил Уилер.

Они замолчали, и боль появилась снова. Когда женщина отвела Пааля спать, он посмотрел на нее с такой очевидной жалостью, что она мгновенно отвернулась. Но он продолжал чувствовать, как волны горя разрывают ее разум, пока шаги на лестнице не затихли. Но и после этого он ощущал, словно трепет крыльев ночной птицы, как ее отчаяние медленно перемещается по дому.

– Что ты пишешь? – спросила Кора.

Уилер поднял взгляд от стола. Часы в коридоре, отсчитывая полночь, пробили в седьмой раз. Кора подошла и поставила поднос рядом с его локтем. Горячий аромат свежезаваренного кофе коснулся его ноздрей, и он потянулся к чашке.

– Просто рассказываю, что произошло, – объяснил он. – О пожаре, о гибели Нильсенов. Спрашиваю, не родственники ли они мальчику или, может быть, знают кого-то из его родни.

– А что, если родственники окажутся не лучше родителей?

– Послушай, Кора, – сказал он, подливая в чашку сливки. – Мы уже все обсудили. Это не наше дело.

Она крепко сжала побледневшие губы.

– Испуганный ребенок – это мое дело, – сердито заявила она. – Может быть, ты…

Она замолчала, встретившись с его терпеливым взглядом.

– Что ж, – сказала она, отворачиваясь, – все правильно.

– Кора, это не наше дело.

Он не заметил, как задрожали ее губы.

– Значит, он так и не будет говорить! Будет бояться каждой тени!

Она резко развернулась, и с губ ее сорвался крик, в котором странно переплелись любовь и возмущение:

– Это преступление!