Гужевыми веревками, что служили крепёжными ремнями на всех лазаретных койках, Деев с дедом прикручивают Ореха к дощатому ложу. Веревка толстая, едва не толще Ореховых запястий.

— В былые времена мы бед не знали. Мы в храмы ходили по праздникам, да и сама молитва была нам — праздник. Сейчас другое время. Мы не только предстоим распятому Христу — мы стали его продолжением. Теперь Его распятие проступает в каждом из нас — теперь Он с нами и в нас, теперь мы с Ним и в Нем. Его дыхание становится нашим дыханием и нашей молитвой.

А дышит ли Орех? Деев наклоняется к мальчишескому лицу — дышит, кажется.

— Да, мы не смогли и не можем уже остановить зло, разливающееся по нашей земле. Но мы можем упереться в малом — не позволить злу овладеть нами изнутри, овладеть нашими сердцами. Этого не случилось со Христом. Пусть же не случится это и с каждым из нас.

Деев отчетливо понимает, что достанет сейчас револьвер и выстрелит в воздух — разрядит барабан в потолок, до последнего патрона. Сцепив перед собой ладони в замок, он поднимается с лавки Ореха и торопливо проталкивается к выходу.

— А дети, которые здесь, рядом с нами, лежат, страдают и мучаются, — они и есть свидетели нашей молитвы. Пусть будут и свидетелями нашего дальнейшего служения Христу.

Казачьи тела сгрудились плотно — не протиснешься, но Деев работает плечами, работает локтями. Вон из вагона! Скорее!

— Пусть невинные детские взоры сопровождают нас в грядущих скитаниях и борениях. Пусть видят они, что значит жить по-христиански и по-христиански умирать. Что значит нести Россию в сердце и служить ей, даже будучи от нее вдали. Тогда и жизнь наша, и смерть наша не будут бездарны.

Деев уже достиг дверей, но отчего-то не выходит, а останавливается и слушает до конца.

— Бог живет — в нас. Россия живет — в нас. — Заканчивая речь, священник поднимает кисти, рукава его черной рясы колышутся, и сам он делается похож на большую черную птицу. — И свидетели этих слов отныне — с нами, до самого конца.

— Свечки де́ржите, — произносит Деев неожиданно для себя — громко, словно отвечая попу через весь лазарет. — И поете душевно как. А машинистам руки-то — прострелили!

— Отче, благослови! — вступает кто-то из казаков, перебивая дерзкий выпад. Поп целует крест в своей руке, а после поворачивается к пастве и выставляет его для общего лобзания — и вновь тянутся казаки к алтарю, приложиться к распятию.

— И рыбы соленой спалили целый вагон! — Деев кричит уже во весь голос. — Тысячу человек бы накормить этой рыбой. А вы — спалили! Христос ваш рыбу не сжигал, а голодным раздавал. Забыли про то? — Расталкивая толпу, Деев тоже бросается к алтарю, чтобы швырнуть упреки в лицо самым главным — черному попу и белому атаману.