Прибежавший на суматоху милиционер стрелять в живую бомбу не решится — вызовет красноармейцев, да и те замнутся у дверей новоиспеченного музея в нерешительности. Станут разгонять набежавших зевак, но от этого толпа только вырастет. Окружат здание. Попытаются вызвать террориста на разговор, но тот не захочет прерывать молитву.

Из толпы выйдет священник и пройдет в церковь, оцепление его пропустит. Вопреки ожиданиям, священник будет не увещевать бандита, а молиться вместе с ним.

Тем временем спешно доставят из гарнизона самого меткого стрелка — с приказом попасть бомбисту в голову, не задевая амуниции. Пока стрелок будет копошиться у церковных дверей, прицеливаясь, долгая молитва подойдет к концу и прогремит взрыв — террорист подорвет себя сам. Взрывом церковку разорвет на куски, а вместе с ней и меткого стрелка, и роту солдат в оцеплении, и нескольких зевак из первых рядов толпы…

Опознать личность бомбиста будет невозможно — от него не останется ни единого телесного кусочка. Допросив свидетелей, чекисты придут к выводу, что был это не кто иной, как знаменитый атаман Яблочник.

Многие и этому не поверят — мол, незачем ему было глупости городить, откочевал уже давно куда-нибудь в Персию или под теплое крылышко бухарского эмира.

А Деев — поверит.

* * *

Напорная башня была полна воды — хватило и вагоны отдраить, и запасы питьевые пополнить, и деевских приемышей отмыть. Грязь с беспризорников соскребали в четыре руки: поставив чумазого ребенка меж собой, две сестры нещадно терли его пучками травы — одна двигалась от макушки вниз, вторая от пяток вверх — пока их руки не встречались где-то у детского пупка, а все слои многомесячной грязи и обгорелая кожа не слезали, обнажая вполне розовое тельце. Затем брили малыша наголо; за неимением флеминговской жидкости ополаскивали настоем зверобоя, который Мемеля заготавливал по просьбе фельдшера. Одежду новеньких пропаривали струями из паровозного клапана.

За сутки в «гирлянде» новички стали для эшелонных детей уже не новичками. Обменялись кличками, тумаками, анекдотцами и любимыми словами — вот и свои. Удивительно быстро знакомились и прикипали друг к другу эти дети: лишенные родительской любви, они охотно дарили привязанность и защиту таким же брошенкам, как и сами.

Но и Деев понимал теперь про ребят много больше: по прозвищу определял бывшее бродяжье занятие, по паре словечек — предполагал судьбу. Сам себе удивлялся, а понимал: оказалось-то все не так и сложно.

Ларик Тасуй Чаще и Леся Коцаные Стиры. Любому понятно, что были пацанята картежниками — настоящими, из тех, кто игрой зарабатывает хлеб, а колоду карт умеет смастачить из чего угодно. (Так и вышло. Уже через пару дней чуть не вся «гирлянда», наученная Лариком и Лесей, мастерила карты: за неимением волос на бритых башках выдирали волосы из бровей и вязали их в крошечные кисти, из обломков жженого кирпича слюной разводили красную краску, а из угля — черную, расписывали бумажные обрезки трефами-бубями — и готово!) Роста оба крошечного, чуть не прозрачные от недоеда, — тем обиднее проигрывать эдаким глистам. А проигрывали все: и дети, и сестры, и даже машинист, что решился однажды сразиться с мелюзгой, а после всю ночь бранился с досады, мешая помощнику спать.