Вокруг питательных пунктов — очереди круглосуточные. Питания в пунктах нет и в помине, а очереди стоят — просто так, на всякий случай. Люди и ночевали в тех очередях: вечером укладывались на землю, один за другим, как стояли, — и лежали до утра. Благо лето жаркое.

Из-за этой жары смердело в городе, что в твоем аду. Шутка ли, тысячи пришлых по тротуарам расселились и живут. А как их выгонишь? Куда? Тиф скоро жахнул. Бараков тифозных на такую-то орду не напасешься — некоторых больных ссылали за город и клали в сосняке, под деревьями.

На колоннах университета какой-то умник написал углем: «Дайте хлеба!» Буквы в человеческий рост, аккурат по одной на каждую колонну, а на последней колонне — восклицательный знак. Долго не могли закрасить — побелки не было или работников. Я каждое утро мимо ходил по дороге из общежития и смотрел. Весь август университет орал: «Дайте хлеба!»

И люди орали. Сбивались в толпы под окнами учреждений — у горсовета, у военной академии, даже у пожарной части, — и выли хором: «Хлеба!» В то время часто в стаи сбивались: когда вместе, голодается легче.

А самый улей — на вокзале. Тогда в Татарию только-только продуктовые эшелоны пошли — от Наркомпрода, от Красного Креста, от Нансена, — и все ждали грузы. Слово это было вроде молитвы, общей для всех: татар, чувашей, немцев. Пока шагаешь от одной двери до другой, услышишь это слово сто раз, на всех языках одинаковое: грузы, грузы, грузы…

Лежачие — и те на вокзал тянулись. Ходить уже не могли, а как-то все же оказывались на привокзальной площади. Родные, что ли, их по ночам приносили?

На краю площади толпились пустые извозчичьи телеги, которые зимой без лошадей остались. На эти телеги лежачие и укладывались, плечом к плечу. Днем садились и раскачивались, как трава в поле, из стороны в сторону. Говорить уже разучились, одно слово шептали: грузы, грузы…

Я те грузы принимал. Чаянов тогда слег от тифа, и я за него целый месяц транспортным командовал — целый август. Справлялся. Спать почти перестал, но справлялся. Главное — не про людей думать, а только про дело. Стоит задача распределить по кантонам — значит, распределяешь: весь груз, до последнего пуда, отправляешь вон из города. На толпу, что непременно соберется вокруг при разгрузке и стенать начнет, внимания не обращаешь. Охрана, штыки, в случае чего — стрельба на поражение. Вот и всё.

Всё — да не всё. Стал я замечать за собой мысли дурные — и все поперек того, что делаю. То вспомнится агитационный поезд, в котором тайно ехал шоколад, — кого накормили тем шоколадом? где? То замечу, что беженцев на вокзале по головам считаю, — иду по перрону, а губы шепчут, сами счет ведут, уже и за тысячу перевалили… В общем, смута была на душе большая, характера не хватало для ответственной работы. Характер-то у меня — тряпка.