— Плачь, — попросил тогда. — Плачь, Фатима. Никому не скажу.

Но Фатима не плакала.

— У всех бывают минуты слабости, — кажется, мысль была не его, а услышанная. — Это не стыдно.

Она лежала у него на руках с открытыми глазами и не плакала.

Буг развернулся и понес маленькую женщину обратно в город.

* * *

Дети стояли во внутреннем дворе большого здания с мазаными стенами и занимали его весь — и земляную площадь в центре, и мощенный камнем широкий периметр. И даже на деревянных лестницах, что вели из каждого угла на второй этаж, стояли дети: девочки и мальчики, от двух до двенадцати.

Телега с лежачими еле влезла во двор — теснилась в арке ворот, закупоривая вход. Лошадь беспрестанно тыкалась мордой в бритые детские макушки и фыркала, но возница не давал тронуться с места, и та терпеливо ждала.

С деревянной балюстрады, опоясывающей весь второй ярус бывшей медресе, смотрела на собрание заведующая Давыдова. Это была хорошая и некрасивая женщина — с толстым носом, редкими волосами, со старомодным пенсне в роговой оправе, торчащим из нагрудного кармана. И пенсне, и суконная блуза, и суконный же сарафан поверх — все это старое и многажды чиненное, а оттого неуловимо уютное. Лет ей могло быть и сорок, и все шестьдесят — для таких возраст не имеет значения.

Деев стоял рядом с заведующей и старательно глядел в сторону.

А на саму Давыдову глядела тысяча детских глаз — карих, рыжих, черных, синих, цвета травы — снизу вверх. Да еще облезлая от старости собака (какой-то пацан держал ее на руках, чтобы в тесноте не отдавили лапу).

Минуту назад, когда Деев только раскрыл створку ворот и голые дети потекли во двор нескончаемым потоком, Давыдова сумела вымолвить лишь одно — изумленное «Господи!». Сначала стояла внизу, растерянно улыбаясь входящим, затем поднялась на лестницу, чтобы лучше обозреть картину и уступить пространство детям, а после и вовсе забралась на второй этаж.

— Сколько вы довезли из пяти сотен? — спросила, когда телега с последними прибывшими показалась в воротах, а детский поток перестал бурлить и замер, запертый стенами со всех четырех сторон.

Деев набрал воздух в легкие и ответил — как в воду нырнул:

— Всех.

— Так не бывает, — еще больше растерялась Давыдова. — На перегоне длиной в четыре тысячи верст и в шесть недель — не бывает.

Смотрела на него пристально, и пришлось ответить на взгляд. Глаза у нее были — блюдца с водой, круглые и светлые. Наивные, несмотря на смятое морщинами лицо и большое старушечье тело.

— А у меня случилось. Теперь и у тебя случится.

— Что же ваш эшелон — заговоренный?