Нагнал у двери. Взять за плечо не решился — тронул пальто, свисавшее с локтя, и оно вдруг осталось в его руке. Не замечая и потери тоже, Фатима спустилась на перрон — ботинки по железным ступеням цокали мерно, как часы. Пошла прочь.

Знала ли куда?

Шагала твердо, и спину держала прямо, и шею — высоко, словно была закована в корсет. И только выпавшая коса вяло билась по ветру, распускаясь все больше, да локоть еще оставался согнут, будто придерживая невидимую одежку. Шла по прилегающему к рельсам пыльному пустырю куда-то на задворки станции — через кочки и буераки, мимо лежащих в канавах собак и складских заборов. Один пес вскочил и залаял вслед — не обернулась.

Буг забросил пальто в штабной и поспешил за уходящей. Китель его остался в лазарете, так и потрусил в одной рубахе, стянутой под животом форменным ремнем. Нагнал Фатиму, но обогнать или дотронуться не смел — шагал рядом, с высоты своего роста пытаясь заглянуть в ее стеклянные глаза, и все твердил: сестра, ну что же ты, сестра…

Скоро они оказались на каких-то улочках. Справа и слева потянулись бесконечные глиняные стены, из-за которых торчали верхушки древесных крон и доносились тихие звуки жизни. Буг озирался — запоминал ориентиры путаного маршрута; но улочки петляли как пьяные, а тень под ногами то бежала вперед, а то ныряла назад, — и он сдался.

Очередной заулок привел в тупик — Фатима развернулась и с тем же бесстрастным лицом зашагала обратно. Нет, эта женщина не знала, куда шла, — просто переставляла ноги, удаляясь от опустелой «гирлянды», где оставаться ей было невыносимо.

На них сердито косились прохожие. Какая-то старуха, завернутая в темное с головы до пят, принялась браниться из-под своей волосяной накидки, грозя кулаком. Не сразу Буг понял, что бранила Фатиму, — та шла с непокрытой головой. К старухе присоединился и тощий старик, брызгая слюной от гнева, — и Буг впервые взял Фатиму под локоть: пойдем-ка отсюда, пока не побили. Забрала руку, дальше устремилась.

Буг запыхался от резвой ходьбы, и сердце давало знать, — как вдруг дувалы поредели и разбежались: город кончился. Каменистая дорога рванула вверх, затем упала вниз и снова устремилась вверх, — а женщина все шагала, все быстрее.

— Ты почему Кукушонка себе не взяла, сестра? — не выдержал наконец. — Предлагал же тебе начальник эшелона. И в Самарканде с детьми остаться предлагал. Сама не захотела. А раз решила, то нечего себя изводить.

Нет, не так он все говорил и не то — не ругать ее сейчас нужно и не жалеть, а просто обнять за плечи, чтобы выплакала горе. Но не решился. Не осмелился.