Динь-дон!..

Динь-дон!

4

Раньше Егория выгонял коров разве что дурень набитый, но тут уж Федор решительно распорядился: вытурить со дворов, вытащить за хвосты, а если надо, и на волокушах вывезти каждую живую животину. Сказал он так на Майский праздник, когда все по привычке стянулись к конторе и чего-то ждали от своего председателя, какого-то веского слова. Но что было говорить? О Берлин и его какой-то непонятный рейхстаг языки поколотили, а немец с миром чего-то не спешит — не живота, а смерти ему, видно, надо. На лопатки в ярой драке положен, так проси живота, не разжигай ненужную ярость. Нет, не просит, еще и напоследок убивает российских мужиков! А ведь последние, поди, денечки черные, руки ему, окаянному, все равно скрутят. Это как во всякой драке: сколько ни брыкайся, лежа на лопатках, а конец один, верхний спросит нижнего: «Смерти или живота?» Далекая предсмертная возня зло передернула больное плечо Федора, он скрипнул зубами, словно и сам был все еще в свалке. Но распалять ни себя, ни других лишней руганью не стал. О немце больше говорить не стоило, он сказал о коровах. Его сейчас коровы больше заботили. Были они худы, настолько худы, что многим своим ходом и не выйти со двора. Сухого быльника, которого заготовили по весеннему ледку, хватило только на то, чтобы поддержать в животине живой дух. Молока теперь пустые сиськи совсем не давали, но несколько припрятанных возов хорошего сена Федор и под ножом не бросил бы коровам: это для посевной, лошадям. На луга и болота за прошлогодним быльником и осокой сейчас было не залезть: полая вода пошла. На суходолах ни косой, ни серпом ничего не наберешь. Надо было коровам самим о себе позаботиться. И вот после майской речи, в которой он все-таки пообещал «Гитлеру кол осиновый в горло», и было решено: завтра же на пастьбу.

Тут сразу вышла заминка: кому в пастухи? Дело это несладкое, если учесть к тому же, какая нынче скотина. Василиса Власьевна, безответная скотница, печально, как и ее голодные коровы, вздохнула: чего уж, ясное дело, ей придется…

Хорошо, что она сама назвалась. У Федора не повернулся бы язык неволить старую скотницу. Но ей обязательно нужен помощник. Заикнулся кто-то, чтобы Лутоньку, раз уж она пристала к деревне, пустить для пугала, но тут ничего, кроме смеха, не вышло. Пастух — какой из Лутоньки пастух? Нет и нет! В один голос так кричали. Коровы — единственное, что осталось в деревне и что через недельку, попаси хорошо, уже и начнет подкармливать голодных людей. Митю, когда назвали, он сам, конечно, не пустил: пахать-то кто будет, дурьи головы? Уже подумывал, не побегать ли ему, председателю, за коровами, раз ни на что другое не способен, но тут каким-то лихом занесло в контору старшего ряжинского мужика, Юрия. Федор строго на него посмотрел и спросил: