Вот так они и поговорили, после чего Максимилиан Михайлович, прихватив свой вещмешок, и пустился в этот обратный путь. Хозяин-инвалид его успокаивал: главное, весла не теряй, тогда и голова не теряется. Максимилиан Михайлович тоже так думал. Рыб кормить на дне морском ему не хотелось.

Море было зимне-весеннее. У мяксинского нагорного берега лед держался узкой, пока еще не размытой полосой, дальше начинался широкий и обманчивый водный простор. Максимилиан Михайлович поначалу удивился предостережению хозяина: лодка крепкая, а волны большой не было. Но когда попал на стрежень, тут и уразумел, что дело вовсе не в волне: со стороны Череповца негусто, нестрашно, но как-то неотвратимо сплывал лед. Там его где-то отрывало, а может, и нарочно кололи ледоколами и взрывали, чтобы побыстрее пропустить пароходы. Они уже ходили от Рыбинска и, видать, до Череповца, не дальше, и все еще с опаской. Необъятное море, его череповецкая, тоже широкая, горловина, многочисленные боковые затоны, окрестные ручьи и речки накопили столько льда, сколько прежней Шексне не собрать было и за десять лет. Но течение стало медленнее, и все по тому же стрежню, и весь окрестный лед постепенно сплывал на середину, толкался там и терся в очереди к Рыбинску. Что уж там с ним делали возле Рыбинска, Максимилиан Михайлович не знал, но здесь на него поначалу нашло отчаяние. И небольшая, и вроде бы нестрашная льдина подперла бок лодки, но было не обойти, не выгрести в обход ее, не оттолкнуть веслом. Пристала синим тяжелым лишаем. Уж он бился, бился, пока обогнул, да и то течение, наверно, помогло, повернуло льдину. И только вздохнул свободно, только взмахнул несколько раз веслами на чистой воде, как опять откуда-то взялась новая льдина. Выплывали они тихо, незримо, намокшие и окрашенные под цвет тяжелой весенней воды. Максимилиан Михайлович с тоской оглядывался, думая, не повернуть ли обратно. Но и до мяксинского берега было уже неблизко. Да и упрямство подгоняло. Хоть и с трудом, огибал льдины, где отталкиваясь веслом, где подгребая. А когда напоролся на широкий припай, этак с деревенское подворье, решил выскочить на лед, лодочной веревки, однако, из рук не выпуская. И так, подтягивая за собой лодку, перебежал на другой окраек. Дело рискованное, но он мало о том думал. Где веслом, где набегом подвигался помаленьку вперед. За спиной его раза два протрубили пароходы — значит, фарватер уже миновал, приближается к тому берегу. С последнего парохода что-то в рупор прокричал ему капитан, но он решительно замахал ему руками: не надо, не надо помощи! Издали, наверно, открывалось любопытное зрелище: бежит по воде человек, яко посуху, а и не Христос, в армейской серой шинели. Бежит, бежит да и плюхнется обратно в лодку. Сам себе капитан. А ведь и пароходы идут с опаской, натужно отодвигают острыми носами шальные льдины. Тоже не ледоколы, и только большая нужда гонит их по льдистому морю. На палубах трактора, лошади и штабеля мешков, верно, с зерном для посевной. Максимилиан Михайлович проводил пароходы завистливым взглядом и весь подался вперед, к недалекому уже правому заберегу. Здесь и рождались эти айсберги. С шумом оседал вдруг край припая, с треском проходила кривая и черная трещина, и потом обманчивая твердь начинала неумолимо надвигаться на лодку. Лавируя между этими ледовыми закрайками, Максимилиан Михайлович видел, что сплывает вниз, в сторону нагорной Верети. Там берег крутой, заносило какой-то хвост течения, и было сравнительно чисто. Больше грести встречь льдинам он не мог, замахал веслами в обход, все в обход и пристал наконец к неширокому твердому припаю.