Здесь на него, как сумасшедший, набросился какой-то парень с тяжелым заплечным мешком.

— Дядь! — закричал он, подтягивая лодку. — Дай ее мне на часок. Там люди без еды, а лодки хорошей нету.

— Какие люди, какая еда? — возмутился Максимилиан Михайлович. — Видишь, я весь мокрый. А мне во-он куда еще надо! К церкви!

— Так и мне к церкви, — просиял парень широким, безусым еще лицом.

— Тебе-то зачем? — удивился Максимилиан Михайлович.

— К рыбарям. Наши рыбари там, без еды остались.

— Странно, я тоже к рыбарям…

Выяснилось, что надо им к одним и тем же людям. Максимилиан Михайлович, покашливая, пустил парня в лодку, на левое весло, а сам сел на правое. Вдвоем, да еще со свежей силой, они погребли ходко. Все же держать приходилось встречь льдинам, потому что напрямую, через мелкое пойменное крошево, не пробиться. Рассчитывали они с парнем так: обогнуть весь этот заберег и пристать где-нибудь с той стороны к твердому льду. Еловая орясина, которую парень предусмотрительно прихватил с собой, хорошо выручала — отталкивались в четыре руки, не рискуя сломать весло.

Так они добрый час бились, пока заметили рыбарей: те тащили связанные в пук сосенки и сами показывали, где приставать.

Но и на такой причал, при всей рыбацкой подмоге, выбрались не сразу. Припай везде был тонкий, крошился. Как ни старалась Айно поближе подсунуть конец хлыста, ей это не удавалось, а они с измученным парнем тоже не могли вплотную к ним пробиться. В конце концов Максимилиан Михайлович выкупался, уже из последних сил цепляясь за спасительные сосенки, а лодку втаскивали на лед и вовсе без него: Айно погнала в церковь, к печке.

Как ни быстро бежали, а насквозь ветром прошибло, и сам он раздеться не мог — Айно помогала. Уже и стыда не осталось, так закоченел. После ледовой купели уложили на солому прямо к устью топящейся печки, и Айно принялась растирать вывернутой рукавицей, а все остальные деликатно вышли вон.

— Какая ты, право… — только и говорил он, чувствуя, как в тело возвращается тепло.

— Такая, Максимо. Ты лежи, ты молчи, — отвечала она с необычной серьезностью. — Воспаление хочешь, да?

Максимилиан Михайлович знал, что воспаления ему, с дырявыми-то легкими, не перенести, и терпеливо сносил вместе с теплом возвращавшийся стыд.

6

Пахать выехали на Егория. Ради такого дня Федор распорядился еще накануне накормить пахотных лошадей и никуда их не брать. С людьми было похуже: людей до отвала накормить он не мог. Все же рыба, выстраданная рыбарями, пришлась как нельзя кстати. Федор подумал, подумал и сказал: «Семь бед — один ответ», — всю вывезенную с таким трудом на лодке рыбу роздал пахарям. В иные дома, как в хорошие верши, по доброму пудику попало — с зазеленевшей уже крапивой неделю можно было продержаться… как и лошадям, которым корму оставалось тоже на неделю. Но сегодня, в первый-то день, те и другие были покормлены и могли встать в плуг. Все, что мог сделать, Федор сделал, а большего с него и не спрашивал никто. Понимали: с этой рыбой и так через себя перешагнул председатель. Ведь ничего за этот месяц не было сдано в счет обязательных поставок. Но, во-первых, Федор не без хитрости доложил в район, что лов с первого мая прекратили и что рыбу за апрель сдадут, привезут на лодке, как только очистится море от заберегов; во-вторых, утешал он себя, на каменном острове оставалось двое рыбарей — авось что-нибудь и поймают к тому времени, как сдавать. Федор сам к ним сплавал и посидел у ихней печки: судьба Максимилиана Михайловича беспокоила. Но, к его удивлению, тот не очень-то и расстраивался и просил только не забирать Айно с острова. Айно — девка молодая, ее хоть боронить, хоть пахать ставь, да Федор так решил: если людей, как и лошадей, получше подкормить, они там в деревне и без Айно управятся. Пусть ловит рыбу, толку-то будет больше.