«И ничего, переживем, — утешал он то ли щенка, то ли самого себя. — Такую войну избыли, избудем и тоску свою… нельзя с такой тоской жить дальше…» В окошке у Барбушат мелькнула нагая, неприкаянная тень, он и ей сказал: «Погоди, пообломают и тебе веточки, как черемухе какой». Капа-Белиха, она же теперь и Капа Черная, слышно было, попевала что-то грустное в темном окошке, велел ей: «А ты не царапай когтями душу, иди лучше спать». Василиса Власьевна сидела с немкой Луизой за столом и при свете лучины справляла свой поздний ужин; он и этим бедолагам пообещал: «Ничего, маленько и вам радости достанется». Марьяша на бледном, не сильнее луны, свету кружилась возле своей подросшей малышни; ей он наказал: «Ничего, терпи, ты у нас таковская. Может, и тебе какой лучик блеснет…» И Марьяша словно почувствовала этот с неба, не иначе, сошедший лучик, прильнула носом к окну. Но лунный размытый свет на улице, лунной желтизны лучина у нее в избе — все уравнивалось, все было одного тона. Однако же Федор не стал мозолить глаза, прошел дальше, к самому светлому огоньку — в окошке у Мити и его Веруньки, которую как-то уже и не хотелось называть сироткой. То ли керосином они где-то разжились, то ли лучина была хорошая: избенку их так и заливало теплым светом. По всей деревне давно никто не занавешивался — всякий висок давно перешили на юбки да рубашонки, — а у них были занавески, притом самые настоящие, прорезанные крестом. Подарок Марьяши скороспелым молодоженам. Обидел ли, нет ли Митя Веруньку, а жили они, невенчанные, как после венца, вместе, и Федор им уже под честное слово сказал: «Будет, будет и у вас свадьба, хоть и запоздалая. В щепку расшибусь, а пива наварю, бражки поставлю, может, и беленькой где раздобуду и выпью за ваше счастье… коль своего-то нет…»

И как только сохранила Марьяша довоенные занавески. Теперь они висели у молодых на окнах и, пропуская свет лишь сквозь полые кресты, порождали какую-то добрую тайну. Мелькал иногда поверх вихор Мити, взмахивала расплетаемая коса, поднимались мягко, будто крылья, руки — и опять только тени сквозь кресты. Неизвестно, чего и ждал Федор, некоего знака, и вот знак этот явился: свет в окнах погас. И тогда он заторопился домой, сказав им, этим счастливым людям: «И ничего, рожайте мужиков, да побольше. А то опустела деревня».

Домой Федор нес мир и покой в душе. Поначалу даже не удивило, что в его избе, еще пропитанной духом Марыси, хозяйничает Тонька. В запечье стояло корыто с теплой водой, возле которого голышом выстроились мужики, исключая только большуна, который с независимым видом сидел в красном углу, на хозяйском месте. Остальные повизгивали от ожидания. Первым полез в корыто, конечно, Санька, вскричал: