— А кали ласка, картошинка, а кали ласка, другая, а кали ласка, третья…

Юрась, опрокидывая тележку с навозом, его поправлял:

— А кали ласка, бульбочка, а кали ласка, с сальцем-шмальцем…

Но Санька ни сальца, ни шмальца в своей жизни не едал, твердил более понятное:

— А кали ласка, картошечка, а кали ласка, с капусткой…

Федор не мог больше таиться, вышел из тени, взял из рук Юриев дышло тележки:

— Ну, отдохните.

Тележку перед самым носом Тоньки крутанул так, что навоз рухнул на лопату. Не в силах выдернуть ее, Тонька испуганно разогнулась, увидела Федора и сказала:

— Напугал-то как, Феденька.

— Тебя напугаешь! Тебя вытуришь! Пришла-то зачем?

Тонька наконец вытащила лопату и принялась дальше копать борозду. Ловко у нее получалось, ничего не скажешь: лопату не поднимала, а как лемехом пропахивала и землю отваливала пластом. Так и у мужика не у каждого получится: копать приходилось без помощи ног, одними руками. Федор вслух позавидовал:

— Какой-то Лутоньке бог дал две руки, а мне вот только одну…

— Были и у тебя две, забыл разве?

Тонька на что-то намекала, давнее, и Федор осердился:

— А то помнить! А то есть что вспоминать! Вытрубилась-то передо мной чего? Пришла охота работать, так работай. Заплачу. Нечего!

— Заплати, Феденька, хоть самую трошечку. Знаешь, что я в уплату за твою ругань попрошу?..

Говорить с ней бессмысленно, только душу себе растравишь. Он обернул тележку колесами вперед и побежал ко двору, где его нетерпеливо поджидали оба Юрия.

Один сказал:

— Тата, долго ты что-то.

Другой сказал: