Как и сказал Рейч, миссис Салениус ничем не примечательна: мрачноватая коренастая женщина, говорящая по-английски тихо и будто бы с сожалением. Так говорила бы Грета Гарбо, будь у нее рот набит шоколадом.
Она живет в немодном старом квартале Торонто, к западу от Спадайна-авеню, в одном из краснокирпичных домов с высокими треугольными фронтонами. Эсме знает, что такие часто изображал художник Франк[73] на своих картинах – немодных, но пробуждающих воспоминания.
– Не сеанс, дорогие мои. Мы не пользуемся этим словом. Просто такая особенная неподвижность. Очень внимательное слушание, можно сказать. Но я не смогу вас вести, пока не узнаю чуть больше, чем сообщил мистер Хорнел. Имя и фамилию вашего мужа, чем он занимался и когда умер. Мне не ясна причина его смерти. Не торопитесь. Мы не будем делать ничего такого, что может вас расстроить.
Миссис Салениус и так не тратится на электричество, а сейчас выключает и те жалкие лампочки, что светят в сумрачной гостиной, и теперь ее освещают лишь две свечи, горящие на столе.
Прелиминарии закончены – надо сказать, я несколько удивлен кратким, точным, но весьма избирательным рассказом Эсме обо мне и моем убийстве. Миссис Салениус располагается в большом кресле, будто бы собираясь поспать.
– Будьте совершенно спокойны, друзья. Не надо
Рейч и Эсме делают все, что могут. Рейч не знал меня лично и не может отринуть надежды – он хочет, чтобы я сказал что-нибудь пригодное для книги, и думает на самом деле только о книге. Блокбастер. Чтобы она продержалась в списке бестселлеров хотя бы столько же (он никак не может сдержать мечтания)… хотя бы столько же, сколько «Краткая история времени» Стивена Хокинга. Он видит завлекательную обложку и слова на ней: «Неужели со мной говорил мой покойный муж? Я человек рациональный, но я клянусь, что это было именно так. На самом деле послание предназначалось для нашего нерожденного ребенка».
Эсме честно пытается расслабиться. Она умеет расслаблять тело. Она этому училась по книгам и неплохо снимает зажимы. Но она никогда не задумывалась об умственном расслаблении; ее сознание мечется между сомнением, доверчивостью и – она не может это отрицать – страхом. Вдруг я сейчас открою всю правду?
Я, конечно, открою. Если смогу. Но как? Как мертвый любовник в той песне, что обожала моя бабушка, в исполнении Эмилио де Гогорса?
Но в чье же ухо мне шептать? Эсме? В мохнатое ухо миссис Салениус, спрятанное под распушенной седой шевелюрой? Впервые со дня моей смерти я понимаю, что нахожусь в растерянности. Я выбираю миссис Салениус. Придвигаюсь к ней как можно ближе, а в моем теперешнем физическом состоянии это значит – совсем близко, и начинаю надрываться.