«Убийца, – беззвучно кричу я, – убийца – любовник моей жены!»

Миссис Салениус не показывает виду, что слышала. До меня доходит, что она не читает уголовную хронику и мое имя ей ничего не сказало. Она знает только то, что сообщил Рейч Хорнел. А Рейч не знает, кто меня убил. Она в трансе или спит. И время от времени тихо поскуливает.

Может, я недостаточно стараюсь? Раз я дух, который пытается вступить в сношения с миром живых, может быть, мне следует использовать более выспренний лексикон? Что-нибудь вроде отца Гамлета?

«О, слушай, слушай, слушай!»[74] – произношу я и немедленно чувствую себя идиотом. Эти штуки не для меня. Но я упорен. Я пробую еще раз. «Я дух Гилмартина, / Приговоренный по ночам скитаться, / А днем томиться посреди огня, – это вранье, но что поделаешь? – Пока грехи моей земной природы / Не выжгутся дотла…»

Хватит, черт с ним! Это унижение для Шекспира и для меня, слишком большая честь для этой шарлатанской гостиной и бесконечно выше истерической реакции Нюхача в тот момент, когда я застал его со своей женой. Смерть не окутывает безумие плащом значительности. Впервые после смерти я чувствую себя разбитым и отчаявшимся.

Но миссис Салениус начинает говорить, странным голосом, не похожим ни на ее собственный, ни – я совершенно уверен – на мой:

– Любовь моя, молю тебя, не страшись. Не скорби по мне. Я покинул пределы боли, пределы забот, но не пределы любви. Люби меня сейчас, как любила до разлуки. Покой. Покоооооой! – Последнее слово она растягивает до поразительной длины.

Рейч широко распахивает глаза, сглатывает слюну и шипит:

– Спросите его, кто это был.

Эсме подается вперед, словно желая запретить любые подобные вопросы, но она опоздала: миссис Салениус уже говорит – более решительным, окрепшим голосом:

– Не ищи мести. Месть принадлежит миру, покинутому мною ради мира духовного. Этому человеку предстоит жить со своей совестью. Не радуйся бремени, которое несет другая душа.

– Это что, предположительно голос моего мужа? – спрашивает Эсме. – На него не похоже. Он никогда не разглагольствовал в таком духе.

– Я лишь скромное орудие, дорогая, – отвечает миссис Салениус, не открывая глаз. – Я не артист-имперсонатор. Я только передаю послания, которые получаю. Тихо, пожалуйста. Коннор Гилмартин хочет сказать нам кое-что еще.

Коннор Гилмартин определенно хочет кое-что сказать; я весь киплю от невысказанного. Кто или что вкладывает эти слова в голову миссис Салениус? Она не выдумывает, я точно знаю. Это нечто вроде линии партии, общепринятое мнение, наверняка основанное на учении Сведенборга. Но мне кажется, помимо этого через нее вещает еще кто-то или что-то – но не я. Я прильнул к ее заплывшему серой левому уху так, что ближе некуда, и, собрав все силы, шиплю имя Рэндала Алларда Гоинга. Но, судя по всему, пробиться к миссис Салениус мне не удалось. Она снова начинает говорить: