– Нет, конечно. Папа пьяница, он не может жить в одном доме с тобой.

Мне стало так нехорошо, что я боялся, как бы меня не вырвало, и каждый мускул моего тела напрягся от ярости.

– Джон твердит, что папа вернется, – опасливо проговорила Элеонора.

– Это неправда. Он не вернется. Мама получит развод.

– Развод? – (Я думал, что сообщаю ей хорошую новость, но она была в ужасе.) – Боже мой, ведь это очень дурно, да? Нэнни говорит, что развод – это неприлично.

– Это лучшее, что мама может сделать, – поспешил объяснить я. – Это будет означать, что ты сможешь оставаться с ней и никто не заставит тебя встречаться с папой.

Она облегченно вздохнула:

– Я очень люблю папу, но я так боялась, что он снова сойдет с ума.

– Понимаю, – пробормотал я, обнимая ее.

– Ведь мистер Драммонд не пьяница?

– Нет, он будет хорошо заботиться о нас, ты сама увидишь. Все будет хорошо, когда мы вернемся домой, и ты можешь больше ни о чем не беспокоиться.

Знаю, что утешил ее, потому что она отерла слезы и принялась за креветки, а вскоре даже сказала, как это здорово – немного побыть у моря.

Я не стал передавать матери слова Элеоноры – не хотел ее расстраивать, и хотя чуть было не выболтал Драммонду тем вечером, но все же промолчал. Мне было стыдно за отца – поэтому не хотелось пересказывать услышанное, а кроме того, как бы хорошо я ни описывал Драммонда Джону и Элеоноре, у меня оставались сомнения насчет него. Когда я лег спать тем вечером, сон долго не шел. Я беспокоился, как бы Нэнни не решила уйти, когда узнает, что мама живет в грехе с Драммондом. Перед тем как сон все же сморил меня, помню, что тупо подумал: если бы только Джон не твердил про Макгоуана и его маленькие деревца, все бы прошло куда как лучше.

Но потом я уснул, а когда проснулся, все мысли о Макгоуане и отце ушли из моей головы. Настал день возвращения в Кашельмару, и мой долгий кошмар неопределенности, казалось, все же закончился.

3

Я вернулся домой. Но все произошло не так, как я предполагал. Дом остался тем же, как и лошади, и конюшни, и, хотя часть слуг сменилась, все они были знакомыми людьми из долины. Ожидалось даже возвращение дворецкого Фланнигана, которого мама заманила назад. Вид остался таким же ослепительным, каким я его помнил. Озеро было вставлено в горы, как драгоценный камень в большой перстень, а над домом в лесу призрачно стояла часовня над семейными могилами. Даже паутина на заплесневелых скамьях, казалось, была свита так же, как прежде.

Но все изменилось. Изменилось, потому что здесь больше не было моего отца.

Я прошел по его саду, и отец, казалось, шел рядом со мной. Я шел мимо пламенеющих газонов по газону-озеру, потом по каменным ступеням в итальянский сад, безмятежный среди лиственниц. В воде цвели лилии, а за маленьким чайным домиком пейзаж с озером и горами обрамлял белый мрамор. Я провел пальцами по солнечным часам, высеченным отцом, и вдруг увидел его рядом со мной в потрепанной рабочей одежде. Длинные, сильные руки в грязи, а с загорелого лица смотрят очень голубые глаза. Помню, мне тоже хотелось научиться высекать из камня, но у меня не было к этому таланта, и отец ни словом не укорил меня за неудачу. «Ты будешь хорош во всем, в чем никогда не был я», – сказал он, улыбаясь, а когда я ответил: «Но я хочу быть таким, как ты», он возразил, что это совсем не нужно, ведь самое главное, чтобы я был самим собой. «Если ты попытаешься быть кем-то другим, не собой, ты никогда не станешь счастливым, – объяснил он. – Ты должен быть честным с самим собой, чтобы быть честным с другими людьми».