— Люси! — вскричал он с такой мукой в голосе, что она ударила по натянутым нервам тех, кто услышал его, как крик раненого животного. — Люси! Скажи мне, что этот человек сошел с ума! Скажи мне, любовь моя, иначе я убью его!

Он с такой яростью повернулся к Роберту, как будто хотел стереть с лица земли обвинителя своей жены поднятой рукой.

Но госпожа упала на колени у его ног, став между баронетом и его племянником, который облокотился о кресло и прикрыл лицо рукой.

— Он сказал вам правду, — заговорила госпожа, — и он не сумасшедший! Я послала за вами, чтобы во всем признаться. Если бы я могла сочувствовать вам, ведь вы были очень, очень добры ко мне, гораздо больше, чем я того заслуживала, но я не могу, не могу… я не чувствую ничего, кроме своего горя. Я говорила вам давно, что эгоистична, и я все еще такова, и гораздо больше эгоистка в своих страданиях. Счастливые обеспеченные люди могут сочувствовать другим. Я же смеюсь над страданиями других людей, они так малы в сравнении с моими.

Когда госпожа упала на колени, сэр Майкл пытался поднять ее, но затем опустился в кресло, сжал руки и склонил голову, с жадностью ловя каждое слово, как будто все его существо сосредоточилось в одном чувстве слуха.

— Я должна рассказать вам историю своей жизни, чтобы вы поняли, почему я стала такой несчастной, которой остается надеяться лишь на то, что ей позволят убежать и скрыться в каком-нибудь заброшенном уголке земли. Я должна рассказать вам историю своей жизни, — повторила госпожа, — но не бойтесь, что я задержусь на ней слишком долго. Мне и самой не доставляет удовольствия вспоминать о ней. Когда я была ребенком, то помню, задавала вопрос, вполне естественный, помоги мне Бог. Я спрашивала, где моя мама. Я смутно помнила ее лицо, так похожее на мое теперь, смотревшее на меня, еще совсем крошечную; но вдруг оно пропало, и я больше не видела его. Мне сказали, что мама уехала. Я была несчастна, потому что женщина, которой поручили заботу обо мне, была очень неприятная, и жили мы в захолустье — в деревеньке на побережье Хэмпшира, в семи милях от Портсмута. Мой отец служил на флоте и лишь время от времени навещал меня, и я полностью находилась на попечении этой женщины, которой платили нерегулярно, и она вымещала свое недовольство на мне, если отец задерживал деньги. Поэтому уже в раннем возрасте я поняла, что значит быть бедным.

Возможно, больше из-за недовольства своей несчастной жизнью, чем повинуясь внутренним порывам, я часто задавала все тот же вопрос о своей матери. И получала тот же ответ — она уехала. Когда я спрашивала, — куда, — мне говорили, что это тайна. Когда я достаточно подросла, чтобы понять значение слова смерть, я спросила, умерла ли моя мать, и мне ответили: «Нет, она не умерла, она заболела и уехала». Я спрашивала, как долго она болела, и мне говорили, что несколько лет, — с тех пор, как я родилась.