– Закрой глаза, Марки, и иди за мной, – сказала она в день, когда я вернулся из университета.

Я закрыл глаза и позволил довести себя до порога. Отец был взбудоражен не меньше ее.

– Подожди, пока не открывай, – велела она, увидев, что веки у меня шевельнулись.

Я засмеялся. Наконец она сказала:

– А вот теперь можешь смотреть!

Я обомлел. Гостевая комната, которую я втайне окрестил берлогой, потому что с годами там скопилась куча ненужного хлама, который жалко было выбросить, совершенно преобразилась. Родители все вынесли и все переделали: новые шторы, новый ковер, огромный книжный шкаф у стены, а у окна – письменный стол, за которым работал дедушка, когда стоял во главе фирмы, и который долгое время хранился на складе.

– Добро пожаловать в твой кабинет, – сказала мать, обнимая меня. – Тебе тут будет удобно работать.

Сидя за этим столом, я и написал роман о своих кузенах, “Г как Гольдштейн”, книгу об их загубленной судьбе, книгу, которая на самом деле сложилась у меня лишь после Драмы. Я долго всем давал понять, что на создание первого романа у меня ушло четыре года. Но если кто-то внимательно изучит хронологию, то наверняка заметит, что из нее выпали два года; это давало мне возможность не рассказывать, что я делал с лета 2002-го до дня Драмы, 24 ноября 2004 года.

39

Осень 2002 года

После смерти Аниты меня спасла Александра.

Она стала моим равновесием, моей устойчивостью, моей опорой в жизни. К тому моменту, как я закончил учиться, она уже два года не могла сдвинуться с места со своим продюсером. Спрашивала меня, что ей делать, и я отвечал, что, по-моему, есть только два города, где можно начать успешную музыкальную карьеру: Нью-Йорк и Нэшвилл, штат Теннесси.

– Но я в Нэшвилле никого не знаю, – сказала она.

– Я тем более, – отозвался я.

– Ну так поехали!

И мы вместе отправились в Нэшвилл.

Однажды утром она заехала за мной к моим родителям, в Монклер. Позвонила в дверь, мать открыла и просияла: