– Мне очень жаль, – сказала она, мягко отстраняя его.
– Тебе не должно быть жаль. – Он надвинулся на нее, его ноги в брюках вклинились между ее голых ног. – Ты замечательная. Ты всё, на что я мог надеяться.
– Нет, это было здорово. Грандиозно. Я никогда так быстро и бурно не кончала. Это было просто… сама не знаю что.
– Боже ты мой, – произнес он, закрывая глаза. Взял в руки ее голову, а внизу слегка надавил тем, что бугрилось у него под брюками. – Боже ты мой, Пип. Боже ты мой.
– Но, гм… – Она опять попыталась оттолкнуть его. – Я думаю, мне надо поехать сейчас. Вы сами сказали, что я смогу после этого поехать.
– Мы с Педро придумали легенду, что сломался мост машины. У нас несколько часов, если ты захочешь.
– Я пытаюсь быть честной. Разве не в этом смысл того, что мы здесь?
Он, похоже, сразу постарался стереть то выражение, что возникло на его лице: оно исчезло почти мгновенно, уступив место его обычной улыбке. Но на миг она это увидела: он сумасшедший. Точно в плохом сне – во сне, где внезапно вспоминаешь нечто забытое, скверное, наполняющее чувством вины, – ей пришло в голову, что он ведь убил человека. Да, убил, это не выдумка.
– Все нормально, – сказал он с этой своей улыбкой.
– Это не значит, что мне не понравилось то, что сейчас было.
– Все нормально, не переживай.
Не целуя ее и даже не взглянув на нее, он встал и пошел к двери. По пути разгладил рубашку и поддернул брюки.
– Пожалуйста, не сердитесь.
– Я нисколько не сержусь, ровно наоборот, – сказал он, по-прежнему не глядя на нее. – Я без ума от тебя. Совершенно неожиданно без ума от тебя.
– Мне очень жаль.
В “ленд-крузере”, чтобы спасти остатки достоинства, она сказала Педро, что
Они вернулись домой сильно за полночь, но у Коллин все еще горел свет. Решив, что ложь лучше проглатывается в свежем виде, Пип направилась прямо к ней. Коллин сидела в постели с учебным пособием и карандашом.