– Что ж, это мысль. Я знаменит благодаря твоим материнским качествам. Но если я не помогу ему напечатать мемуары, он может выставить меня в очень плохом свете. Как бы тебе это понравилось?
Она покачала головой.
– Пустая угроза. Он этого не сделает. Просто сожги рукопись и выбрось его из головы. Наше грязное белье людей уже не интересует. Эта туча пройдет стороной.
– Возможно. Но давай поставим мысленный эксперимент. Что бы ты предпочла: чтобы я был выставлен в дурном свете или чтобы ты? Не спеши отвечать, подумай хорошенько.
С застывшим лицом она смотрела прямо перед собой.
– Заковыристая задачка, да?
Она, ссутулившись, прислонилась к спинке дивана, взгляд по-прежнему отрешенный. Ее расстроенный мозг, казалось ему, закоротило от его вопроса, он словно бы видел, как ток бежит по круговой цепи. Он услыхал в воображении фугу ее мыслей:
– Отсутствие ответа – тоже ответ, – проговорил он, вставая. – Я ухожу.
Она не стала его останавливать; не сказала ничего вообще. Взглянув на нее напоследок, он увидел на ее лице такую тоску, что не удивился бы, узнав, что она выбросилась из окна. Но разница между ними заключалась в ее способности к самообману. Она не покончила с собой. После того как он пустил в ход свои журнальные связи и нашел на “Преступную любовь” издателя, после того как книга двенадцать недель продержалась в списке бестселлеров “Шпигеля” и он удостоился за содействие публикации всеобщих похвал, она переехала в Лондон и сняла квартиру недалеко от дома, где жила ее овдовевшая сестра. Она напечатала – в “Лондон ревью оф букс”, ни больше ни меньше – длинное, самооправдательное и убийственно лживое эссе о ненадежности восточногерманской памяти. Продолжала жить, жить.