– А если я не стану вам помогать? – спросил он. – Пойдете в “Штерн” и расскажете, какой я лицемер?

– Я делаю это ради сына – другого сына – и ради справедливости. Хотя я не уверен, что справедливость так уж важна в данный момент. Ни для кого не новость, что Штази – это нехорошо и что люди вроде твоих родителей – нехорошие люди. А вот деньги в мире, который пришел после них, – вещь важная.

– У меня нет для вас денег.

– Может быть, со временем и появятся.

Андреас полистал рукопись, напечатанную на матричном принтере. На глаза попалась фраза: “На четвереньках она была точь-в-точь дикая кошка”. С него хватило. Но человек в красной водолазке, сидевший напротив, вызывал некоторое любопытство. Он что, всегда был такой предприимчивый? Рассчитывал, что связь с Катей принесет ему положение и престиж в социалистической системе? Тюремный срок за подрывную деятельность нельзя назвать несправедливостью, если ты и правда стремился подорвать систему. Несправедливость – быть звеном в этой системе и не получить того, что тебе причитается.

– Денег я вам не дам, – сказал он, – и видеть вас больше не хочу. Отца я похоронил, и другого отца мне не надо. Но книгу я прочту и сделаю что могу.

С видимым чувством Петер Кронбург протянул ему через стол дрожащую руку. Андреас пожал ее – своего рода прощальный подарок отцу. Потом взял рукопись и вышел, не говоря больше ни слова.

Десять лет назад он внимательно прочел свое дело из архива Штази. Большей частью скука и рутина, потому что он никогда не был объектом первостепенной важности, но кое-что стало сюрпризом. Как минимум две из пятидесяти трех “проблемных” девиц, с которыми он спал, оказались стукачками, что опровергало его теорию, будто Штази очень редко использует женщин и никогда – столь юных девушек. Одна из осведомительниц сообщила, что он отпускает неподобающие шутки в адрес государства, сеет среди тех, кого консультирует, неуважение к научному социализму и, пользуясь своим положением в церкви, склоняет их к половой близости; что после того, как она с целью войти к нему в более полное доверие согласилась на сношения и обнаружила у него ненормальные половые тенденции (это, по всей видимости, означало, что его подрывные губы предпочитали ее киску законопослушным губам), она изобразила горячий интерес к энвиронментализму, а он, выслушав ее, засмеялся и сказал, что из зеленого его интересуют только маринованные огурцы. Этой осведомительнице, оказывается, было тогда двадцать два; имя ее он помнил, лицо – нет. Другой, которую он помнил лучше, было, как она и говорила, семнадцать. Она доложила, что он не сближается с другими асоциальными элементами в церкви, не поощряет сомнений в руководящих принципах марксизма-ленинизма и что он преподносит себя как предостерегающий пример того, к чему приводит безответственное контрреволюционное поведение. Жалоб по сексуальной части у нее, что неудивительно, тоже не было.