– Да, чем что-то другое.

Влюбленные улыбались, они всё знали и принимали. Так в чём же искра? Сложно сказать, а говорить «они подошли друг другу» не хочется, ведь что это такое? Адам нашёл свою Еву, что скрывалась от него среди нашего рода? Нет, не хочется, ведь какой тогда смысл продолжать писать?

Молчание. Все смотрят на сцену. В свете прожекторов, наполненных лунным сиянием, Зарёв, ковыляя и опираясь на трость, вышел, сорвав аплодисменты. Кто-то даже встал. Поэт дошёл до кафедры и улыбнулся, в знак приветствия поднимая сухую руку. А аплодисменты всё продолжались, это была долгожданная встреча со старым другом.

– Да, да, я тоже рад оказаться здесь с вами, в наших стенах… – начал он. – Тяжелый год, тяжелый год для всех нас. Если что-то одно уходит, то остальное остается и всё также продолжает свой искрящийся жизнью бег. А в чем жизнь? Она в наших неудачах, в нашем безделье, нерешительности, святом одиночестве, отчаянии. Жизнь теплится в нас, когда нас не слышат, презирают, колотят всем двором, смеются и не протягивают руки помощи, когда мы лежим на мокрой дороге и когда ослепленные гордыней причиняем боль другим. И только порой мы можем по-настоящему сотворить главное чудо жизни – радость. Такую простую, яркую и…. Радость – это любовь, любовь к жизни и принятие самой ее сути: беспрерывного движения во вселенной. Радость кроется в наших друзьях и даже лицах незнакомых прохожих. Нельзя полюбить всё человечество, но отдельно взятого человека можно всегда. Многие люди проживают тяжелую жизнь, принимают много плохих решений и в конце концов со слезами на глазах остаются одни, не проведя ни дня в радости, не чувствуя к себе любви. А кто-то умирает среди своих родственников, которые уже за дверью начинают грызть друг другу глотки за наследство. Кого-то будут провожать миллионы, а кого-то похоронят социальные службы с отвращением и хмурыми лицами. И даже после этого бег жизни продолжится, ведь мы, оставшиеся здесь, обречены на это. Так сделаем же мы свой бег… – он поморщился и запнулся.

Мы обречены на боязнь потерь.

Немного привыкнув к свету прожекторов он выхватывал из зала отдельные лица. Эти лица будто постарели вместе с ним, пробуждая в сердце тепло и холодящий страх необратимости налёта времени на всех нас.

Мир изменился. А они и не заметили этого. Всё продолжали мчаться на полной скорости, не изменяли привычек, не меняли жанра, погрязли в прошлом, перекраивая под себя сегодняшний день. И уже начали просыпаться стариками.

Зарёв понимал это и раньше, но почувствовал он это именно тогда, стоя на сцене, смотря на эти лица. Он будто в мгновение увидел своё место в этом прекрасном и яростном мире, увидел и места своих друзей. Их время уходило. «Сказать им правду или продолжить играть роль в свете прожекторов, как на подмостках Манновского Мефистофеля?» Сглотнув, поэт, чувствуя жжение в горле сказал: