– Это изменническое мнение, – роняет король. – Он хуже Томаса Мора, гораздо хуже. Томас Мор не должен был умирать за то, что сказал, а он ничего подобного не говорил. Это Мор сегодня должен жить, он был лучшим из моих советников, а вашего сына надо обезглавить вместо него.

Я сглатываю.

– Реджинальду не следовало писать ничего, что даже намекает на измену, – тихо произношу я. – Я должна молить вас о прощении от его имени, если он так поступил. Я не знала, о чем он пишет. Не знала, что изучает. Он многие годы был вашим ученым, исполнял ваши повеления.

– Он говорит то, что вы все думаете! – Генрих поднимается и наклоняется ко мне; его маленькие глазки пылают гневом. – Вы посмеете это отрицать? Мне в лицо? В лицо?

– Я не знаю, что он говорит, – отвечаю я. – Но никто из членов моей семьи, живущих в Англии, ни разу не сказал, не подумал и даже во сне не видел ни единого слова измены. Мы вам верны.

Я разворачиваюсь к Кромвелю.

– Мы безотлагательно приняли присягу, – говорю я. – Вы закрыли Бишемский приорат, который основала моя семья, и я не стала жаловаться, даже когда вы назначили приора по своему выбору, выгнав приора Ричарда и всех монахов, и обчистили часовню. Вы забрали драгоценности леди Марии по описи, которую я составила, когда вы ее посадили под замок, я подчинилась вам и не написала ей ни слова. Монтегю – ваш верный слуга и друг, Джеффри служит вам в парламенте. Мы ваши родственники, верные родственники, и мы никогда ничего не делали против вас.

Король внезапно бьет по столу тяжелой ладонью, звук похож на выстрел пистолета.

– Это невыносимо! – ревет он.

Я не вздрагиваю, я веду себя очень спокойно. Повернувшись к королю, я гляжу ему прямо в лицо, как смотритель в Тауэре глядит на диких зверей. Томас Мор как-то сказал мне: ни льву, ни королю нельзя показывать свой страх, иначе умрешь.

Король наклоняется вперед и кричит мне в лицо:

– Куда ни повернусь, против меня затевают заговор, шепчутся, пишут, – он в гневе сбрасывает рукопись Реджинальда на пол. – Никто не думает о том, что я делаю для страны, о том, как я страдаю, ведя страну вперед, из тьмы к свету, служа Господу через всех, кто меня окружает, всех…

Он неожиданно набрасывается на Кромвеля.

– Что творится в Линкольне? В Йоркшире? Что говорят против меня? Почему вы не заставите их замолчать? Зачем они бродят по улицам Гулля? И как вы позволили Поулу написать такое? – кричит он. – Почему вы такой глупец?

Кромвель качает головой, словно поражается собственной глупости. И в то же мгновение, раз уж его винят в дурных новостях, он начинает преуменьшать их важность. Только что он был моим обвинителем; теперь он соответчик, и преступление сразу становится не таким уж серьезным. Я вижу, как он разворачивается, словно танцор в маске, чтобы пробежать вдоль ряда в обратном направлении.