Косые лучи восходящего солнца ворвались в помещение через небольшое окошко в потолке и осветили стол. Огонь и свет смешались в неистовой борьбе, пламя отбрасывало тени, злилось, а солнечный поток все нарастал, покрывая тело мятежника неистовым сиянием. Затем луч погас, а полыхающий стол оказался пуст. Спустя мгновенье он развалился.
Египет. Ахетатон
Египет. Ахетатон
В тот день царица проснулась перед самым рассветом. Что-то заставило ее подойти к окну и встать лицом к розовеющей полоске зари. Становилось все светлее, а Нефертити все спокойнее. Казалось, смерть супруга перестала волновать ее.
И вдруг царица заговорила.
– Не убеждай меня остаться, – сказала она заре. – Я не могу без тебя, и жизнь моя утратила смысл.
Она замолчала, точно прислушиваясь к музыке, слышной ей одной, и после паузы добавила:
– Я знаю свою судьбу и принимаю ее. Ты ждешь меня в своей вечности, и я следую туда за тобой.
От первого луча солнца, метнувшегося из окна, глаза царицы закрылись, а тело стало оседать. И вскоре она уже лежала, распростершись на полу, свежа и прекрасна, как на портрете Тутмеса. Казалось, что она только прилегла отдохнуть после тяжких земных трудов, но никому никогда не удалось бы ее разбудить. И улыбалась она в своем зачарованном сне, и любовь ее неслась навстречу Эхнатону.
От соприкосновения с полом драгоценные браслеты с бело-голубыми камнями раскрылись и распались на части, а камни продолжали безмятежно сверкать, словно священные воды Хапи.
Египет.
Египет.
Впереди лежали горы.
Тутмес остановился и оглянулся. День догорал, и ярко-оранжевое солнце своим нижним краем почти касалось горизонта. Там оставалась земля, в которой Тутмес провел почти четырнадцать лет. Он чувствовал, как от этой земли в его сердце льется необыкновенный свет, как много лет назад, когда он покидал отцовский дом. Тогда его в свои объятья звали могучие зеленые холмы, а сегодня египетские пески уговаривали задержаться хоть на миг.
Тутмес не мог оставаться.
Он чувствовал угрызения совести от того, что покидал Египет в самый тяжелый его момент, что гробница Эхнатона оставалась незаконченной. Он думал и о Нефертити, и о том, как она переживает смерть супруга, которого любила больше жизни.
При мыслях о царице он грустно улыбнулся самому себе и, проводя рукой по лицу, вспомнил, что до сих пор на нем парик из овечьей шерсти. Тогда он снял его и положил на землю у своих ног, затем скользнул ладонью по коротко стриженым волосам.
– Прощай, страна моих снов, – беззвучно шевеля губами, сказал он. – Я слишком повзрослел.