– Прекратите!.. Прекратите, Лиса! – вступился за Ракитина Алеша, сделав шаг вперед и выставив перед собой руку, словно заслоняясь от «зверской» картины, а заодно и забыв о правиле, по которому личное обращение по «псевам» не допускалось даже в среде революционеров, не говоря уже о наличии кого-либо из «внешних».

Но Муссялович остановился не сразу. Только, когда к нему подступил и освободившийся от опеки Варвары Николаевны, Красоткин. Тяжело дыша, и как-то отвратительно дергая налитыми кровью глазами, он до пояса оторвал Ракитина от пола, по-прежнему мертвой хваткой держа его заломленную руку. На Ракитина тоже теперь было трудно бестрепетно глядеть. Лицо его было разбито в нескольких местах. Кровь текла и из носа, и из губ, но – странное дело – по этим разбитым губам пыталось, превознемогая боль, змеиться какое-то подобие улыбки. Сфокусировавшись на Алеше – а это тоже было непросто, ибо и из одной разбитой брови тоже сочилась кровь и заливала глаз – он прохрипел:

– Гляди, гляди, Алешка… Как эт – оно… кровушку ближних проливать… Или уже и сподручно, коли ближний в предатели перешел? Только ты врешь… Это ты, ты, Алешка, меня предал… Да – не отопрешься. Ты! Ты.. Ты же побратим мой… Крестами менялись… Эх, да к чему теперь?.. Ты меня спасать должен, а ты убивать пришел.

Последняя фраза произвела на Алешу болезненное впечатление. Он вдруг шагнул ближе к Ракитину и, как-то резко побледнев, глядя тому в единственный не залитый кровью глаз, вдруг выдал:

– Ты зачем жену мою… опорочил?..

– Ах, вот оно что?.. Хе… Месть ревнивого мужа!?.. Да знаешь ли ты, что она меня уговаривала еще. И долго уговаривала. Не хочу, грит, девственницей оставаться. Алешка мой гуляет, а я чем хуже… Вы тогда, Алексей Федорович, по девочкам изволили, по босоножкам, так сказать, как папенька ваш ублюдочный выражался… Да только забыли, что у этих девочек матери еще были. Они Лизавете Андреевне вашей в ножки падали, унять вас просили…

Что-то мучительное показалось в глазах Алеши, но на этот раз он не сделал никакого движения, даже зрачки его, обычно подергивающиеся в минуты душевного напряжения, словно застыли. Ракитина же несло дальше: что-то прорвалось и в нем и теперь неудержимо изливалось наружу:

– А я думал, за папеньку ты меня укокошивать желаешь. Да – чтобы совесть свою заглушить заглушкой… Или за Митю – как изволите… Нет, ты зря о женушке своей заговорил – не собьешь тут… Знаю, ты еще с тогда, тринадцать лет назад уже заложил каменюку за пазушку. Это, мол, я тебя заболтал тогда – к Грушеньке привел, а не к Митеньке. А Митенька вместо тебя – и к папеньке полез… Знаю, знаю, что так на меня и думал… А и правильно думал… Хе-хе… Правильно. Это ж я тогда не просто тебя отвлек, а еще и калиточку-то в садик открыл. Да-да – это чтобы ты знал сейчас. Григорий сказал на суде, что калитка в сад была открыта, хотя он ее с вечера закрывал. Не сама же она открылась? Странно, что никому не пришло в голову… Да, Лексей Федорович, я ее и открыл… Думал, распалю Митю – подумает он, что это Грушенька пришла, да дверь не закрыла от спешки… И ринется тогда папеньку своего, и твоего, значит, укокашивать… И ведь так и вышло. Но кто ж знал, что в последний момент остановится. Ангелы ему слетели, за руку удержали… Это как Авраама от Исхака… Быдто то… Да чушь все – струсил братец твой просто, Митрий Федорович уважаемый. Струсил и все… А я ж что думал – убьет, да денег-то и не найдет. Не верил я, что деньги вот так просто под подушкой аль под тюфяком лежат – дудки. Не такой дурак ваш Федор Павлович был, хоть и ублюдок порядочный. Все я правильно рассчитал, деньги и впрямь не в тюфяке, а за иконой лежали. Я бы их там, аль в другом месте – и разыскал… Я ж, как ты от Грушеньки сбежал, сразу в сад и отправился, и калиточку-то открыл на приманку Митеньки… Думаю, укокошит громко, с криком, так я прибегу на крик – на помощь вроде, но так с задержечкой, чтобы уж все случилось. А там, глядишь, и тысчонки те три заберу в кутерьме, коль начнется. А если по-тихому все выйдет, так я и по-тихому зайду – так и лучше, больше времени на поиски и никто не мешает… Тут уж наверняка все выйдет… Деньги мне тогда оченно нужны были… Ибо только примеривался на путь свой стать. Капиталец нужен был первоначальный… Вон и четвертаками Грушенькиными не брезговал… А ты презирал, презирал… Чести, мол, нет у Ракитина… Бесчестный он… Да я бы тогда показал вам всем честным!.. Да, кто ж знал, что Смердяков вмешается, спутает все карты в раскладе. Тоже на деньги поподзарился. Конкурентом объявился… И неглупым-с явно. Тоже же ж ведь Карамазов. А и вправду – умнее всех вас оказался. Мой план и осуществил без всяких сентиментальностей. Тюк в темя – и «со святыми упокой» Федору Павловичу… Хе-хе, и ведь буквально-то «со святыми»…