— Батийна, где твоя свекровь? — озабоченно, прямо с порога спросила Турумтай. — Куда она подевалась? Разве она не знает, что старик ее преставился? Не пришлось бы нам краснеть: люди придут, а вдовы нет дома.

Но Гульсун и правда было не до старика. Ей самой было тяжко.

Батийна, впрочем, недолго искала свекровь: нашла ее за юртой. В час смерти Атантая Гульсун спала в тени.

— Эже, эже, вставай, скорей!

Гульсун сонно, нехотя протерла глаза.

— Божья воля, старик твой только что испустил дух, — сказала Батийна.

— Что, умер? — Гульсун поежилась.

— Идем! Тебя должны покрыть черным…

Упираясь руками в землю, Гульсун с натугой поднялась. Живот у нее заметно округлился. Батийна ввела юную вдову в юрту.

Жены родственников мужа облачили Гульсун в траурный наряд — черную мантию, подпоясанную шелковым кушаком, и просторный парчовый халат, свободно наброшенный на плечи.

Молодой вдове ничуть не хотелось плакать. Ей было даже смешно, что ее так забавно обрядили.

Не дожидаясь, когда женщины позовут ее слагать плачевные запевки, она тихо спросила Батийну:

— Как же мне величать старика?

— Говори: «На кого ты оставил меня, о мудрый мой падишах и властелин?..»

Гульсун призадумалась и шепнула Батийне:

— Пожалуй, просто называть падишахом, да?

Батийна кивнула головой. И Гульсун запела кошок…

Просватанная девочкой за старика, который годился ей в деды, она рано повзрослела душой и за наружной веселостью приучила себя скрывать печаль. Мало кто из бравых джигитов заглядывался на Гульсун, дочь местного сапожника. Кто обратит внимание на крохотную замарашку, дотемна занятую очисткой сыромятных кож и растяжкой жил на нитки?

Когда Гульсун пришли сватать за богатого, именитого старика Атантая, отец девочки не стал противиться. Посмей он что-нибудь возразить, старшины могли пристыдить, а то и припугнуть сапожника: «Безумец! Не зарывайся! Смотри, покарает тебя борода Атантая-аке».