Гульсун плохо почувствовала себя с первого дня переезда — хваталась за бока, охала и приседала.

— Ой, невестушка, что-то живот у меня нестерпимо болит. Что это значит, а?

— А вдруг это схватки, эже?

Гульсун то бледнела, то все лицо словно заливало краской.

Батийна тревожно заторопилась:

— О боже, да это настоящие схватки, эже!

Гульсун уложили в постель и вызвали повитух. Трое суток продолжались схватки.

Чего только не делали старухи повитухи: разминали живот, массировали спину, щупали пульс и, взяв Гульсун за руки, качали и переворачивали то налево, то направо, и все напрасно.

Наконец положили стонущую роженицу на спину и принялись крутить большую чашку на округло-вздутом животе. Не помогло.

Повитуха Маты изнемогла, призналась:

— Таких родов я еще не встречала. Скажите Кыдырбаю, надо скорее послать за бюбю — знахаркой из аила Каба. Может, она чем поможет, а я бессильна уже…

Человек, выехавший с запасной лошадью в аил Каба еще утром, привез знахарку после обеда — широкую в плечах мужеподобную женщину.

Спешившись, знахарка тщательно вымыла руки горячей водой из медного кумгана и совершила омовение. Осмотр Гульсун показал, что ребенок задохся в животе матери, и смерть неотвратимо нависла над женщиной.

Лицо повитухи посуровело.

— Зачем так поздно меня позвали? Да еще обманули, что роды только начинаются, — накинулась она на Кыдырбая. — А можно было спасти ребенка и мать, если б я своевременно помогла. А теперь слишком поздно. Хотите, я могу извлечь трупик младенца… Только напишите мне расписку, что по вашему собственному желанию. Иначе такой грех я не возьму на себя. Бог мне этого не простит.

Гульсун лежала с едва уловимым пульсом всю ночь без сознания.

Под утро она как-то вся выпрямилась, чуть слышно прошептала:

— Позовите сюда всех моих детей… Вместе с невестками. Пусть немного посидят около меня…

Постель страдалицы плотно окружила вся родня Атантая. Гульсун едва дышала. Опустив седеющую голову, Кыдырбай растирал ее хрупкие безжизненные пальцы.

— О дети мои, вы не сосали мою грудь, но принимали еду из моих рук. Значит, я ваша мать, — тяжело дыша, говорила Гульсун. — Взяли вы меня за вашего отца, когда я еще была девочкой. Но считаю вас своими детьми. Я ухожу с мыслью, что оставляю здесь своих сирот. А вы проводите меня в мой последний путь.