Атантай взял себе в жены Гульсун, когда ей было пятнадцать, а ему за восемьдесят. И она досталась ему даже без особого калыма. «Пусть погреет зябкие стариковские колени. Авось около юного существа еще малость поживу. Молодая кровь пожурчит около меня, и ее горячее дыхание взбодрит мое дряблое тело», — не терял надежды жених-аксакал.

Прожили Атантай с юной женой несколько лет, и свалился он, подобно древней арче, продутой всеми ветрами и давно побелевшей под солнцем.

Высоким, чистым голосом Гульсун слагала прощальный кошок про мужа — древнего Атантая, которого она, словно кукла, забавляла в его последние годы. Песня получалась простая, но трогала за душу каждого, кто был на заупокойной трапезе. Гуль-суп нанизывала слова, как бисеринки. И участники похорон, слушая ее, вместе с ней грустили и вздыхали, а то и улыбались невольно. Колокольчиком разливался трепетный кошок Гульсун:

С каждым новым кошоком, что слагала Гульсун, ее заливистый нежный голос звучал звонче и чище. Она не рыдала, подобно иным режущим слух горластым женщинам, и не вопила до хрипоты отрывистым и резким плачем, подобно следу одинокого всадника на верблюде.

Гульсун не стремилась проливать слезы. Некого было оплакивать. Сердце у нее не щемило от утраты дряхлого мужа. Но ей хотелось петь, еще петь своими словами.

Слагая строфу за строфой, Гульсун вдохновенно сочинила новый кошок:

…Отпричитала вдова Гульсун, оплакали родственники и предали земле почтенного Атантая, но плач у его юрты не сразу погас.

По стародавним обычаям поминки тянутся целый год. И старухи, и обязательно вдова, нередко и молодые женщины трижды на дню собираются и громко причитают.

Вначале хором голосят все женщины, потом смолкают, и протяжный копток выводят лишь те, кто умеет слагать. Они пронзительно оповещают каждого вошедшего в юрту, кем был усопший, восхваляют его былые подвиги, прославляют его мужество и красноречие, великую щедрость и доброту характера.

Воспевание достоинств умершего длится весь год. Обычно осенью дается поминальный пир, на него съезжаются и сходятся все, кто сколько-нибудь знал покойного.

Лишь после поминального аша[85] с вдовы снимают черное покрывало, и она прекращает слагать кошоки. Может ездить по гостям. Родственники отменно угощают ее, одаривают особым платком и чапапом. Теперь вдова считается свободной от замужества и может устраивать дальнейшую свою жизнь.

Осень была на пороге. Словно выщербленные зубы верблюда, вершины Великих гор прятались в мглистых прядках тумана.

Уже две недели, как аил Кыдырбая перекочевал на осеннее стойбище, кругом была жухлая, переспевшая и примятая морозцем трава.