— Опять Халагина рёбрышки пережарил, — с яростью обгладывая их, промычал Пияссили. — Я его у себя не оставлю! Его что, ничему не учили?!

Он вытер рукой жир с подбородка, посмотрел на отца, но тот словно не слышал сына. Ради похода на Египет он помирился с Халебом, вернул в разведку Гасили, пусть не начальником, его помощником, но всё же он убедил полководцев, что они займут для начала несколько городов Верхнего Египта — не уходить же с пустыми повозками, воины их не поймут — а там будет видно. Египтяне скорее всего запросят мира, но для этого им придётся раскошелиться и выставить за это десять, а то и двадцать повозок серебра, так, чтобы каждому •военачальнику досталось по повозке, и лишь после этого они вернутся в Хаттусу. И вернутся домой богачами. Это последний поход Суппилулиумы, да и многих из полководцев тоже. Дальше пусть воюют сыновья, а им надо же будет о чём-то вспомнить. Тащить за собой такое огромное войско, чтобы покорить всего лишь три сирийских города — это ли не позор?! Разве для этого судьба наделила их храбростью и отвагой?!

— Египтяне никогда не любили воевать, — сказал под конец Суппилулиума. — Они сыты, разнежены и боязливы, мы же голодны, бесстрашны и неукротимы. Мы победим их!

Яркая, зажигательная речь властителя настолько воодушевила всех, что никто из полководцев не посмел высказать сомнений в будущей победе. Все разом поднялись и вдохновенно сказали: «Мы с тобой, веди нас, государь!» Даже Халеб, снова вернувшийся в ряды военачальников, хоть и молчал, но согласно кивал ободряющим выкрикам остальных. А всё потому, что, держа речь, правитель сказал: «Мы вступать в бой ни с колесничьим войском Эхнатона, ни с его конницей не собираемся. Мы выгребем из двух-трёх городов их содержимое и уйдём. А пускаться за нами в погоню египтяне не отважатся».

И что же теперь? Собрать их и сказать: «Я передумал, потому что испугался нашего старого оракула Азылыка, чьи советы я всегда презирал!» Да все воины и полководцы поднимут его на смех! Уж лучше смерть, чем такой позор.

Он перестал есть. Скулы так заломило от боли, что пропал аппетит, хотя молоденький барашек был нежен и хорошо прожарен. Его младший сын любит сырое мясо, и ему любой кусок кажется пережаренным. Правитель хорошо понимает, что Озри вовсе не шутит, и его фокус с телохранителями достаточно убедителен. Азылык же искусен, спора нет. Он мог и раньше свести его с ума, когда проник в сознание, но не сделал этого, пожалел. Теперь всё серьёзнее, и вождь хеттов словно попал в западню. Но должен же быть какой-то выход. Озри пьёт уже третью чашу. Он тоже боится, и это заметно.