— Так чего ты хочешь? — с издевкой воскликнул пан Тиборовский. — Может, паном стать? Или придворным ее величества? Так для этого надо быть русским дворянином. Ты же холоп, да еще и белорус!

— А пан разве не в Белоруссии живет? — спросил Софрон, притворяясь непонимающим;

— Ясновельможный пан принял православие, — скороговоркой пояснил пан Францевич, — чем поравнялся со славнейшими людьми великой империи, и отныне его имя — Ратиборов, как звали его далеких предков. Ты же только белорус.

Понял Софрон, что отныне его враги нашли не только новую фамилию для пана, но и новую позорную кличку для него вместо прежнего «хам». Но он был вольным ремесленником, его воли паны отнять не могут. Не зная, что ждет его завтра, он говорит:

— Не нужна мне ваша четверть уволоки, отказываюсь от аренды.

— С голоду помереть хочешь? — усмехнулся зловеще пан Ян. — Так сперва долги отдай.

— Какие долги? — холодея, спросил Софрон. — За мной недоимок нет.

— Разве? А кто мою землю истощил? — заговорил пан Тиборовский с издевкой. — Разве ты ее взял у меня такой? А кто уплатит мне за сгоревший шипок?.. Кто возместит убытки от того, что сто человек не выходили на работу? Всей твоей жизни не хватит, чтобы расплатиться.

Софрон перевел растерянный взгляд с пана Тиборовского на пана Францевича. Лицо управляющего было мрачно и непроницаемо. Вечная ночь сомкнулась над Софроном.

— Завтра и выходи с сыном работать в моей крутильне, — как сквозь сон дошли до него последние слова пана Ратиборова. — Не хочешь на земле сидеть, так будь работным человеком.

8

Работа на крутильне пана Ратиборова начиналась с рассветом и кончалась в вечерних сумерках, когда уже нельзя было различить своих пальцев. На каждый из двадцати станов приходилось по три человека. Два мальчика на смену вращали колесо, а витейщик, взрослый мужчина, медленно пятясь, отходил от него все дальше. Сделав первый шаг, он уже не мог поднять глаза ни на крутильщиков, ни на колесо, ни на мелькающее веретено. Он не смел глянуть ни на небо, ни по сторонам, ни себе под ноги. Он не смел отереть пот со лба, не смел подумать о чем-либо другом, кроме как о том, как бы не отставать от колеса. Его руки с этой минуты и до тех пор, пока колесо не остановится, не принадлежали больше ему, как и сам он уже не принадлежал себе. Он не имел права испытывать голод, жажду, боль или недомогание — всем его существом распоряжалось безостановочно бегущее колесо. Такие же, видно, колеса в аду выматывают жилы из грешников.

Левой рукой Софрон беспрестанно подавал из висевшего на его боку холщевого мешка рыхлый жгут расчесанного волокна. Быстрые пальцы правой руки подхватывали его, уминали, расправляли, успевая еще выдернуть из него и отбросить случайно застрявшие кусочки тресты. Поток волокна должен идти через руки Софрона не иссякая, нить не должна обрываться. И пальцы Софрона не должны уставать. Но они уставали, теряли быстроту и гибкость и увлекались вслед за бегущим через них волокняным потоком, сплетались и на мгновение застывали. Тогда нить между ним и колесом внезапно натягивалась, рвалась из рук. Уставали и ноги, уставала поясница, появлялись тупые боли в затылке, и все перед глазами начинало зыбиться. Шаг за шагом Софрон приближался к своему колесу.