Этой речью архидиакон хорошенько наступил на любимые мозоли церковных старост, которые должны были следить за исполнением Тридцати Девяти статей и придерживать чересчур увлекающихся пасторов. Декурси-Парри совершенно определенно считал, что любой первоклассной музыке найдется место в церкви, которую ему случалось во всеуслышание называть «своей» церковью. Он считал, что прекрасная музыка назидает гораздо лучше кое-как состряпанной проповеди. Чарли, ритуалист, покраснел – не от стыда, а от гнева. Я видел затылок Чипс и чувствовал, что она обижена за свою мантию и роскошную вышивку, которой ее щедро украшает. А Чипс не прощала обид.

Один лишь отец Хоббс был безмятежен. Он слегка кивал, вероятно думая о своем.

Архидиакон Алчин подходил к завершению проповеди. Как он улыбался, как сияла его лысина, как прыгало его адамово яблоко, пока он изрыгал желчь, облеченную в медовые слова! Он не собирался об этом говорить, сказал он (он был хороший ритор и знал, как ценят слушатели якобы отклонение от заранее приготовленного текста), но сегодня утром не мог не заметить, как некоторые члены конгрегации, входя в церковь, останавливались на миг перед картиной, висящей у входа, словно поклоняясь ей. Картина, безусловно, прекрасная, но поклонение? Он видел, что некоторые дети – девочки – делали книксен, а мальчики склоняли голову. Догадываются ли эти драгоценные младенческие души, в какой они опасности? Их родители должны обдумать предостережение против угрозы идолопоклонства, содержащееся в статье Тридцать Пятой.

Он знал – поскольку чувствовал реакцию слушателей, – что его слова покажутся добрым прихожанам Святого Айдана несомненным упреком. Он не будет смягчать выражения: это в самом деле упрек, но не упрек правителя подданным. (Кстати, он прекрасно знал, что в приходе Святого Айдана снова ввели в употребление термин «правитель хора», ненавистный ему, поскольку этот термин, как его ни понимай, шел вразрез с духом англиканства.) Нет, его, Эдвина Алчина, устами говорит сам епископ, в том самом духе «успокоения и умиротворения», предписанном епископам в Первоначальном предисловии к Общеупотребительному молитвеннику, до сих пор предваряющем книгу, которая есть у всех нас и всеми нами любима.

«А теперь – во имя Отца и Сына и Святого Духа», – заключил архидиакон Алчин, но не перекрестился, как полагалось, по мнению конгрегации Святого Айдана, в конце настоящей проповеди.

Это было не просто масло, подлитое в огонь; это было открытое объявление войны, и приход зажужжал, как растревоженный улей.