– Значит, зоркий гинеколог уверен, что Гил не был моим сыном?

– Да.

– Я никогда не видел, чтобы ты принимала меры предосторожности.

– Я это делала не так очевидно, как ты, когда об этом вспоминал, что случалось далеко не всегда. Когда ты натягивал презерватив, а потом снимал, довольный, что так хорошо его наполнил. Осел ты тщеславный.

Воцарилось молчание, и наконец Нюэла его нарушила:

– Не принимай это так близко к сердцу, Джон. Никто из нас не проявил особого благородства. Мы всего лишь люди. Но я думаю, нам и упрекать себя особенно не в чем.

– Извини. Мне просто нечего сказать. За последние несколько минут я потерял великую любовь своей жизни, а также единственное подобие сына, на какое мог надеяться. К такому не сразу привыкаешь.

– Ну-ну, давайте не будем разводить дешевую драму, – сказал Брокки. – Ты вовсе не потерял великую любовь своей жизни. Она до сих пор там, где жила много лет, – у тебя в памяти. Что же до потери сына, ты был бы говенным отцом, зато из тебя вышел отличный воскресный дядюшка, тебе достались лучшие минуты в обществе Гила, и при этом ты пропустил подростковый бунт и прочие обычные неприятности, с которыми приходилось справляться мне. В этом твоем клубе, случайно, не подают по-настоящему хороший ром, а?

– Уверен, что подают. Это как раз такой клуб. Сейчас я раздобуду у них бутылку, и мы сможем удалиться ко мне на квартиру.

Так мы и сделали, и отлично провели вечер, разобрав новое положение, в котором оказались, одобрили его и укрепили старую дружбу.

Странное дело: о Гиле мы говорили очень мало. Но это были самые настоящие поминки по нему.

5

5

С художественной точки зрения мои отношения с Нюэлой закончились совершенно неправильно. Начинались они как страстная любовь, и те студенческие годы, те часы в отеле «Форд» были для меня прекрасней всего, что можно найти в литературе или искусстве. Когда наша любовь продолжалась несколько лет после замужества Нюэлы, она пьянила меня не хуже, чем обман короля Артура его лучшим другом Ланселотом Озерным. Долг уступил страсти. Но развязка! Брокки что-то подозревает; вместо того чтобы поговорить со мной как мужчина с мужчиной, он нанимает сыщика; ссора на пониженных тонах в обеденной зале клуба «Йорк»; веселье на троих у меня в кабинете, все целуются со всеми и смиряются с тем, что по всем правилам искусства совершенно неприемлемо. Рука старости, злобной воровки, набрасывает погребальный покров на романтику юности, и я невольно увидел свою милую Нюэлу жилистым гинекологом с нитями седины в ирландских черных волосах. Увидел я и Брокки в благородной мантии учености – мужем, который разобрался с интрижкой жены довольно банальным способом и не проявил гнева. Поскольку Нюэла сказала, а Брокки согласился – так, словно она изрекла неопровержимую истину, – мне пришлось поверить, что женщина может совершенно искренне любить двоих одновременно. И что хуже всего, я увидел себя – не Ланселотом Озерным, ненавистным самому себе прелюбодеем, и решительно не шпрехшталмейстером, красующимся посреди арены, но проходной репризой в жизни двух людей, которых любил больше всего на свете.