7

7

Не смерть Гила, но ее последствия заставили меня пересмотреть свою связь с Нюэлой и понять: ирландская чаровница моей молодости и жилистая гинекологиня средних лет (буду джентльменом; на самом деле она всего на три или четыре года моложе меня) – два разных человека, а я уже давно вошел в возраст, который в популярных журналах называют «молодостью старости». Если мир когда и узнает о моей беде, сочувствия ждать не приходится. Мир (в лице тех, кто дает советы по подобным вопросам в газетных колонках), без сомнения, посоветует мне искать новую партнершу – вероятно, с помощью той же газеты, по объявлениям типа: «Молодая энергичная дама 45 лет ищет настоящего мужчину, любящего оперу, ужины при свечах, прогулки в лесу, бейсбол и ловлю рыбы на мушку, для крепкой дружбы и кто знает чего еще». Я и не заметил, как отношение общества к сексу радикально (хотя, кажется, и неглубоко) изменилось. Однополая любовь, что когда-то была вынуждена о себе молчать[92], теперь никак не может заткнуться. Слова, которые я мальчиком читал на заборе, теперь каждый день попадаются в газетах и никого не удивляют. Вероятно, это отход от узколобого пуританства и глупой претензии на деликатность в журналистике, где невозможна никакая деликатность и редко встретишь даже простую человеческую порядочность. Однако я до сих пор вздрагиваю, встречая глагол «трахаться» в напечатанном виде или слыша его из уст женщины, молодой или старой; но я научился это скрывать. Для меня это слово обозначает чисто физическое совокупление, как при изнасиловании или сексе за деньги со скучающей наемной партнершей. Другого слова нет, если не считать откровенной непристойности и холодных медицинских терминов, но для меня слову «трахаться» всегда будет недоставать эльфийских чар, без которых взаимная игра полов превращается в столкновение мяса с мясом – так себе еда.

Однако от погружения в старческую немощь меня спасали пациенты. Многие из них принадлежали к типу, который Макуэри окрестил «апоретики Халлы». Этим красивым словом он называл тех из моих больных, кто чрезвычайно искусно выдвигал возражения и сомнения по поводу практически всего, могущего им как-то помочь. Если я выписывал лекарство, они заявляли, что оно недостаточно сильнодействующее, или, наоборот, действует слишком сильно, или провоцирует новые, пугающие побочные симптомы. Если я предполагал, что пациентам может быть полезно почитать, сходить на концерт, послушать музыку на домашней системе или воспользоваться новым технологическим чудом, позволяющим смотреть кино у себя дома на собственном телевизоре, эти люди обязательно заявляли, что от чтения у них «садится зрение», или им «не под силу» поход в концертный зал, или музыка «беспокоит домашних». Что же до предложения посмотреть кино дома, тут находились отговорки еще более затейливые. Им слишком больно смотреть фильмы своей молодости (или фильмы, снятые, когда они были моложе, чем сейчас), ведь те напоминают о прошлом. После Холокоста подобные глупости кажутся невыносимо мелкими. Или фильмы нелепы из-за дурацкой моды тех времен, даже не верится, что когда-то люди так одевались. Или фильм не годится для просмотра, потому что персонажи слишком много пьют, или курят, или равнодушны к нарастающей «красной угрозе», или еще что-нибудь. И конечно, братья Маркс уже никого не веселят, и моя апоретичка не сможет выдавить из себя смешок даже под угрозой расстрела.