Но в своей повседневной жизни, большая часть которой все еще посвящалась медицинской практике – хоть я и стремился ее сократить, перенаправляя потенциальных пациентов другим врачам, – у меня не было времени на исчерпывающие исследования, какие требовались для моей книги. Поэтому я решил записывать каждый раз, когда в голову придет очередная идея для книги; записывать здесь, в «Истории болезни», хотя каждая очередная пометка «АНАТ.» будет прерывать плавное течение того, что уже начало перерастать в солидную повесть.

3

3

В мою историю болезни, она же блокнот для всевозможных записей, вторгались и другие события, которых я никоим образом не мог бы предвидеть. Одним из этих событий стало убийство моего крестного сына Коннора Гилмартина. Об убийстве я узнал от Кристофферсон. Эта женщина будто взяла на себя роль Лахезис, измеряющей нить жизни. Как-то утром она вошла ко мне в кабинет еще до прибытия первого пациента и положила на стол утреннюю газету.

– Плохие новости, – сказала она и вышла.

Новости были и впрямь плохие. Оказалось, что накануне вечером Гил, как мы его всегда звали, пришел домой, направился в спальню жены, где собирался застать ее за работой, как обычно в это время, но у двери его встретил неизвестный, забравшийся в квартиру, ударил тяжелым орудием (судя по всему, какой-то металлической дубинкой) и убил на месте.

Здесь я буду откровенен, хотя может показаться, что эта откровенность не делает мне чести. В тот момент, когда я прочитал эту новость, Пенли впустил ко мне пациента. Крис так не поступила бы, но, видимо, ее не было на месте. И в следующие пятьдесят минут я полностью посвятил себя недомоганиям этого пациента. Если бы я поступил, как принято в романах, то должен был не разговаривать со старым мистером Элсуорси про его артрит, а броситься в квартиру Гилмартинов, чтобы сделать все возможное для Эсме. Но я так не поступил. Я сохранял хладнокровие, и мистер Элсуорси ушел весьма ободренный.

Шок я ощутил позже. Я позвонил, сказал несколько фраз (заведомо совершенно бесполезных), а потом поехал на квартиру, где об Эсме заботилась растерянная молодая женщина, коллега, от которой было больше беспокойства, чем толку. Эсме не нуждалась во внимании медиков: ее уже осмотрел ее собственный врач и дал что-то для успокоения нервов, которые, как мне показалось, были в завидном порядке, учитывая сложившиеся обстоятельства. Я позвонил в полицию и поговорил с врачом, который занимался этим делом, – он оказался моим старым знакомым и поведал мне все медицинские подробности, не очень информативные. Я уверил Эсме, что она может рассчитывать на любую помощь с моей стороны, сказал несколько животворящих слов глупой помощнице и вернулся в клинику. Весь день мне предстояло принимать пациентов, и только вечером, после обычного ужина в клубе, я смог задуматься про Гила.