Глава тридцать восьмая
Произошла первая встреча обоих императоров в Зальцбурге, и все газеты наполнились описанием приёмного церемониала и обеда в первый день, за которым император Франц-Иосиф лично пожаловал князю Меттерниху орден Золотого руна и тем выразил своё признание за услуги, оказанные князем доброму согласию между обоими дворами.
Принимая это пожалование за явный знак согласия, император Наполеон благодарил за это австрийского императора как за лично ему оказанную любезность и тем придал свиданию большее политическое значение. При этом подробно извещали о встрече обеих императриц, об их туалетах, о трости императрицы Евгении, о собачке австрийской императрицы и о множестве мелких подробностей.
Одним словом, зрелище, совершавшееся пред глазами всей Европы, было в полном разгаре. В древнем горном городке, окружённом величественными Альпами, развивалась пёстрая деятельность обоих дворов, скрывая блестящим облаком истинную жизнь государей и обращая взоры профанов на ничтожную и не имеющую никакого значения внешность.
Герцог Граммон поселился с многочисленной прислугой в гостинице «Европа». Множество любопытных теснилось у дверей, чтобы взглянуть на пышный выезд французского посланника.
В поздний час, когда прекращались все торжества, такая же многочисленная и любопытная публика собиралась перед открытыми окнами князя Меттерниха и слушала чудные «Фантазии», разыгрываемые на фортепьяпо сыном великого австрийского канцлера.
Сами императоры редко показывались в народе, кроме тех случаев, когда ехали за город согласно программе. И среди всей этой блестящей деятельности императорский канцлер барон фон Бейст обращал на себя общее внимание, когда этот государственный муж, от деятельности которого ожидали великих благ для Австрии, шёл пешком в простом, небрежном наряде.
Ранним утром, после своего прибытия в Зальцбург, император Наполеон, уже одетый, сидел в салоне своего помещения. Он напился чаю и с некоторой вялостью и утомлением откинулся на спинку богатого кресла, которое придвинул к окну. Нежный запах сигаретки наполнял комнату, император внимательно слушал герцога Граммона, который сидел напротив него и только что окончил длинную и оживлённую речь.
— Итак, мой дорогой герцог, — сказал император, — вы считаете невозможным начать сообща с Австрией действие, которое возвратит Франции то, чего она лишилась в минувшем году вследствие насильственной бездеятельности.
— Я не считаю возможным такое действие, государь, — отвечал герцог, — по крайней мере теперь, согласно задуманному плану. Вся программа фон Бейста заключается в пассивном противодействии развитию прусского могущества. Он хочет иметь гарантии в нерушимости Пражского мира, который, однако, уже нарушен в существенных пунктах. Этим самым он хочет побудить Пруссию к такому поступку, который восстановит против неё все европейские кабинеты. Он ошибается в этом, как ошибается в большинстве своих расчётов, которые, быть может, истинны в теории, но неисполнимы на практике. Я только могу вторично высказать вашему величеству своё мнение, что если бы Австрия захотела принять на себя определённые обязательства действовать сообща, то искусство фон Бейста нашло бы средства поставить деятельность и содействие Австрии в зависимость от нашего первого успеха. Франции всегда будет принадлежать почин в деле и, — прибавил он, разглаживая усы, — я должен сказать, что эта роль самая приличная и благоразумная для Франции. По моему мнению, Франция довольно сильна и в случае надобности одна может поддерживать в Европе своё желание; зачем же принуждать себя делиться плодами наших усилий? Австрия никогда не станет действовать против нас, но только в том случае примет нашу сторону, когда мы будем победителями, к чему же при таких условиях налагать нам на себя оковы союзничества?