— Не более нескольких часов.

— Всего-то? — удивился Эйдриан. — А пулю из меня уже вынули?

— Пулю? Никакой пули не было.

— Но в меня же стреляли.

— Да, в тебя стреляли, но никакой пули не было.

Эйдриан поразмыслил над этим.

— Почему же мне тогда так больно?

— Ты потерял немного крови. Думаю, какое-то время живот еще поболит. Пластырь, которым заклеили рану, будет стягивать кожу.

— Есть очень хочется.

— Руди тебе что-нибудь принесет.

— Ладно, — сказал Эйдриан и снова заснул.

Два дня спустя Эйдриан сидел в люксе «Франц-Иосиф» за роялем, продираясь через бетховенский менуэт. Перед ним стояли тарелка с бутербродами и стакан пива. Посреди комнаты были сложены его чемоданы, ожидающие того, кто снесет их вниз, в вестибюль отеля. Он ощущал себя достаточно окрепшим для долгого обратного пути в «вулзли» Дональда, однако Трефузис настоял на возвращении самолетом.

Живот заживал хорошо, мелкие ранки, с которых уже сняли ватные тампоны, зарастали свежей рубцовой тканью, и теперь Эйдриан мог притрагиваться к длинному мягкому ожогу на животе, почти не морщась.

Он опустил крышку рояля, распрямился. Эта боль, которую можно только приветствовать, ясная и резковатая, как «пильзнер», — куда лучшая, чем давящая, свинцовая тяжесть чувства вины, которую он ощущал столько времени, сколько себя помнил.

В дверь с силой постучали, вошел Саймон Хескет-Харви, а за ним — лучезарно улыбающийся Листер.

— Gruß Gott, — сказал Эйдриан.

— Как наш паренек?

— Паренек в порядке, спасибо, Дикон, — ответил Эйдриан. — Ждет не дождется возвращения домой.

— Дело хорошее, — сказал Саймон.

— Хорошее, — согласился Эйдриан, нащупывая в кармане пиджака бумажник с билетом.