– Когда война…

На этот раз он остановил ее, накрыв ее губы своими. Поцелуй на брошенном на пол матрасе в смрадной комнате, которую он отыскал для ночевки, был долгим и многогранным. Его смысл состоял в непроизнесенных словах, его страстность происходила от невозможности загадывать наперед. Максин хотела, чтобы он вечно пребывал в ее жизни, но вечности для них не существовало. Ее просто больше не было.

Они снова отдались друг другу; только так сейчас можно было каждому из них утешить другого. Как он обворожителен, думала она, сколько в нем страсти, мужества, силы духа… она любила в нем каждую клеточку его существа, каждое движение его тела, с каждым вздохом ее охватывало ощущение чуда. Ему удалось пробудить ее окованную, словно панцирем, душу, и столь тщательно возведенные ею преграды рухнули перед ним. Да, она любит его. Это непререкаемая истина, она никогда не любила его так, как сейчас, когда они настолько близки, насколько возможно. Никакие нацисты не могут этого отнять. Это дарованное самим Богом ощущение чуда в тысячу крат сильнее и крепче, чем страх и ненависть. В нем вся надежда, вся жизнь, оно пробуждает в ней силы необъятные.

Когда все закончилось, глаза ее горели невыплаканными слезами. Губы Марко неслышно шевелились, но она понимала каждое его слово. Ti amo anch’io[33]. Каждой частичкой своего существа она поняла: он говорит, что тоже любит ее.

– Я устала, – сказала Максин через некоторое время.

Он приподнялся на локте и поцеловал ее в лоб:

– Мы все устали, tesoro. Устали и боимся.

– И все же делаем то, что должны делать.

Он тяжело вздохнул:

– А что еще остается?

– Найти где-нибудь подальше тихое местечко и спрятаться.

– Пока все не кончится?

Она кивнула.

– Ты это серьезно?

– Нет, конечно… нет.

Но где-то в глубине души она понимала, что для нее это очень серьезно. Ей хотелось укутать его покрепче и спрятать где-нибудь в надежном месте.

– Но тебе разве никогда не хотелось убежать от всего этого?

– А что это изменит? Мы все давно уже от чего-то бежим.

– Интересно, от чего же бежишь ты, а, Марко?

Он насмешливо фыркнул: