Таких вкусных щей Аркадий не пробовал никогда в жизни.

– Так вот, – отставив в сторону пустую тарелку, – начал Трофим Ильич. – Про жену мою, Зинку, хочу сказать. Предки ее давние жили в Ужуре, когда он еще хакасской деревней был – улусом.

– А мне говорили, что в самом Ужуре инородцев нет. Только в волости их улусы еще остались, – перебил его Аркадий.

– Да ты слушай, не перебивай старших, – остановил его Трофим Ильич. – Это сейчас там одни русские живут. А когда-то одни хакасы и жили. И язык у них был свой, и вера своя. Потом уже со всех краев туда народ поехал: кто золото мыть, кто землю пахать. Строиться люди стали, храмы воздвигать православные. Инородцам это, конечно, не нравилось, вот и начали они постепенно место это освобождать от своего присутствия, в другие места переселяться. Но некоторые все же и в Ужуре оставались.

Вот и Зинкина то ли бабка, то ли прабабка какая-то не только осталась, но и веру православную приняла, и замуж вышла за казака нашего. А дети ихние и внуки потом уже только с русскими венчались. Уж сколько поколений их было, а кровь хакасская нет-нет да и даст о себе знать – глядишь, у кого-нибудь узкоглазенький детеныш появляется. Про бабку эту, хакаску, многие давно забыли, а как ребеночек такой родится, удивляются, а некоторые мужики и скандал подымают – откуда, мол, такое чудо взялось!

Трофим Ильич взял с блюда румяную кулебяку с грибами, разломил ее пополам и, протянув одну половину Аркадию, спросил:

– Вот ты бы как отреагировал, если б супруга твоя тебе черноголового да узкоглазого вдруг принесла?

– Нет, – засмеялся Аркадий. – У нас такого не может быть. Мы с женой оба светлые, и в роду ни у меня, ни у нее инородцев не было.

Куски кулебяки застыли в руках Трофима Ильича. С лица его вмиг слетела добродушная улыбка гостеприимного хозяина.

– Постой, так ты женатый, что ли? – повернувшись к Аркадию, спросил он гостя.

– Да, – ответил тот, удивившись произошедшей с хозяином дома перемене, и взял у него угощение.

Трофим Ильич положил на тарелку свой кусок кулебяки и молча потянулся за графином. Наполнив до краев обе стопки, он тут же опрокинул свою и строго сказал Аркадию:

– Пей!

Сам не зная почему, Аркадий быстро опустошил стопку. Сначала он почувствовал сильное жжение за грудиной, потом по его телу разлилось приятное тепло, от которого расслабились все его мышцы. Исчезли накопившаяся за последние сутки усталость и поселившаяся в душе тревога. Пропала даже благоразумная осторожность, которая раз-другой просыпалась в нем после того, как он отправился со станции с незнакомым ему человеком в незнакомое место.