– Мурочка, родная моя, ну что ты такое говоришь? Я, конечно, здорово струхнул, когда узнал о твоей болезни, но теперь-то ведь все позади: операция прошла успешно, ты поправляешься. Теперь и я смогу подлечиться. В Томске, говорят, отличный институт /3/ и отличные врачи. А то, что нам опять расстаться придется, так это ничего. Ты ведь больше меня ждала, пока я в ЧОНе служил, а тут месяц всего. Как-нибудь переживем его в разлуке. Ты только береги себя, нашего Топотуна и ни о чем не беспокойся. Хорошо?

– Хорошо, – улыбнулась Маруся. – Я постараюсь.

Выпустив жену из объятий, Аркадий подошел к окну и, увидев на улице сына с нянькой, помахал им рукой. Потом он сел за стол и принялся разбирать лежавшие на нем бумаги. В одну стопку сложил многочисленные медицинские справки, результаты каких-то обследований – все, что нужно было взять с собой в институт. В другой стопке оказались исписанные его «ужасным», по словам Маруси, почерком листки – наброски незаконченных заметок в «Красноярский рабочий» и другие местные издания, с которыми он начал понемногу сотрудничать, несколько еще «сырых» стихотворений, над которыми потом тоже придется покорпеть – после того, как выпишется из института.

– Я прилягу, пока Аленка с Женечкой гуляют, – сказала Маруся. – Не буду тебе мешать.

– Ты мне нисколечко не мешаешь, – улыбнулся жене Аркадий, – но лечь тебе давно уже пора. Доктор ведь что сказал? Постельный режим!

Он снова вернулся к своему занятию, взял со стола нераспечатанный конверт, посмотрел на обратный адрес и, повернувшись к Марусе, спросил:

– Киска, а почему ты не говоришь, что письмо от Талочки пришло?

– Ой, Адик, прости, пожалуйста, вылетело из головы. То Женюрку собирала, то с тобой заболталась. Его только недавно принесли.

– И ты даже не прочитала?

– Да я бы и не стала без тебя читать. Оно ведь тебе адресовано, а читать чужие письма нехорошо, сам знаешь.

– Ну, разве мы с тобой чужие? Талочка нам обоим пишет, она ведь к тебе очень хорошо относится.

– Да, я это чувствую. Я ее тоже очень люблю и скучаю по ней. И очень ее жалею.

– А жалеешь-то почему? – удивился Аркадий.

– Ну, как… Столько времени одна жила, бедствовала, голодала.

– Ничего, теперь все изменилось. Папа, наконец, дома, он о ней позаботится.

Аркадий аккуратно надорвал конверт, вытащил исписанные красивым ровным почерком листки и, пробежав глазами несколько строчек, продолжил:

– Подумать только – отец по торговой части теперь работает! Кем он только ни был за свою жизнь – и учителем, и чиновником, и солдатом, и офицером, и командиром, и комиссаром, а теперь – на тебе! – красный купец.