Сам Коновалов тоже считал Голикова виновным в самочинных расстрелах, хотя тот видел свою вину лишь в несоблюдении законных формальностей при осуществлении данных акций, ссылаясь на то, что оформлять протоколы допросов и расстрельные приговоры было некому, да и некогда.

Начальник особого отдела готов был, если уж не приговорить бывшего комбата к расстрелу, то, во всяком случае, подвергнуть аресту. Однако он знал, что в губернском штабе ЧОН не одобрят такое решение. Ведь одновременно с открытием дела оттуда поступила резолюция, подписанная командующим ЧОН губернии Владимиром Какоулиным: «Арестовывать – ни в коем случае. Заменить и отозвать».

«Ладно, пусть пока остается на свободе, – подумал Коновалов. – А там видно будет. Его ведь наверняка еще и по партийной линии начнут чихвостить…»

/1/. Чох – нет.

/2/. Пильбинчем – не знаю.

12.

От печки донеслось:

Тритатушки, три-та-та!

Поймал дедушка кота,

А бабушка кошку

За левую ножку!

– Аленка, это что за песня такая, где ты ее услышала? – удивленно спросила Маруся у сидевшей на приставленном к теплым изразцам стуле девочки-подростка, на коленях которой прыгал крепкий, веселый карапуз – весьма довольный и песней, и тем, что он под нее выделывал, легко попадая в ритм незатейливой мелодии.

– А это мне бабушка пела, – не переставая шувыкать малыша, ответила девочка, – когда я тоже маленькая была.

– До каких же лет ты у бабушки на коленках прыгала? – еще сильнее удивилась Маруся.

– Да нет, я неправильно сказала, – смутилась девочка. – Бабушка всем нам эту песню пела – сначала мне, потом моим сестрам младшим и братику, когда они были такие, как Женюрочка /1/. Вот я ее и запомнила. А что – вам не нравится?