Они заговорили о том, что она перестала писать, и он строго отчитал ее за это. Она ускользнула в туалет – выплакаться, догадался он. А когда вернулась, он попытался подбодрить ее насчет Руперта, и она сразу решила, что и он верит, как она, – эту ловушку ему следовало предвидеть, а он попался.

А потом был вечер Дня победы в Европе. Она явилась в ресторан неожиданно элегантная: повзрослела, удачно подстриглась, черная юбка и мужская рубашка были ей к лицу, и волосы влажно блестели, значит, она хотя бы помыла голову. Они провели замечательный и необычный вечер, задержались в толпе у дворца дольше, чем он планировал, потому что она так радовалась, а он знал, что нога задаст ему жару во время долгого возвращения домой пешком. Они посидели на скамейке в Гайд-парке – именно тогда он вдруг осознал, каким старым должен казаться ей. Она рассказала, что ей известно о влюбленности Полли в него: с ее стороны нелепо было влюбиться в человека такого возраста, как он. А когда он заметил, что, должно быть, кажется ей невероятно древним, она выдала себя, ответив, что нет, не невероятно, и с тех пор, как она его знает, он, похоже, совсем не постарел. Потом сообразила, что расстроила его, и извинилась. Она не имела в виду, что он старый, – только что он слишком старый для Полли. («Полли и она, – думал он, – ровесницы».)

Она осталась переночевать у него, потому что не могла добраться до дома, сидела на его постели в его пижамной куртке, и он принес ей какао. И услышал от нее, как ее отец съедал пенку с ее молока, а значит, по ее словам, любил ее, Клэри, и он, чтобы не уступать, сделал то же самое с пенкой на ее какао. Если Руперт умер, она нуждалась в его любви.

А потом без предупреждения она поразила его до глубины души. Началось с разговора о том, что Зоуи хотела отдать ей рубашки Руперта, а она взяла только самые поношенные, потому что взять другие означало бы сдаться. Но при этом она подумала, что надо уговориться с ним: если через год Руперт не вернется, она смирится с тем, что он не вернется никогда. Потом объяснила, как менялась ее любовь к отцу: сначала она страшно тосковала по нему, а потом хотела только, чтобы он был жив. Подобрать слова, чтобы ответить на это, ему было очень трудно. Но он все-таки сумел, и к тому времени, как он заглянул пожелать ей спокойной ночи, она снова стала почти ребенком и подставила ему щеку для поцелуя. «В конце концов, милый Арчи, у меня всегда есть вы», – сказала она. В ту ночь ему пришло в голову, что ее слова об отце растрогали его так потому, что в глубине души он хотел, чтобы так она сказала о нем самом. И теперь он думал, что именно в ту ночь родилась любовь – в некотором роде. Он заключил пакт сам с собой: если Руперта нет в живых, он будет делать все возможное, чтобы занять его место. Однако возможность его возвращения могла означать нечто совсем другое. Да, так все и началось, – или, по крайней мере, это был момент, когда он осознал, что не желает быть ей отцом.