«А по-моему, это способ увернуться, чтобы не смотреть правде в глаза», – таким было одно из саркастических замечаний его отца за обедом.

Шагая пешком к станции, он думал: как странно, расставаться с Ричардом тяжелее, чем с кем-либо еще. Норе он сказал, что уезжает в обитель, но она была хорошо осведомлена о подобных вещах, спросила, надолго ли, а когда он ответил, что не знает, но в любом случае на несколько месяцев, ее глаза широко раскрылись, и она выпалила:

– О, Кристофер, теперь я понимаю! Как я надеюсь, что это твое призвание! – А потом попросила почти робко: – Только одно: ты не мог бы не говорить Ричарду, что уезжаешь навсегда? Он к тебе порядком привязался, и это его наверняка расстроит. Ему будет легче знать, сколько придется обходиться без тебя.

Она любила его – на свой лад. И он согласился. Это ему не нравилось, сам он предпочел бы сказать всю правду, но Ричард так расстроился из-за его отъезда, что ему подумалось: возможно, на этот раз Нора права.

– Не могу сказать даже, что без тебя будет уже не то, потому что на самом деле будет – то же самое, как прежде. Сплошной кошмар.

Нора оставила их вдвоем в его последний вечер – проявив тактичность, на которую, как понял Кристофер со стыдом, он считал ее неспособной, – и они вместе выпили в последний раз, и Ричард выкурил три сигареты.

– Дело-то не просто в выпивке и куреве, – сказал он. – Мне нравится потолковать с тобой. Но если ты вернешься, мне будет чего ждать, а это, пожалуй, почти так же хорошо, как если бы ты был здесь.

Прощаясь, он в неожиданном порыве наклонился, чтобы поцеловать Ричарда, и тот вздрогнул, как будто боялся, что его ударят.

– Ладно, не тяни уже, – сказал он.

Он мог бы написать Ричарду. Но тогда прочесть письмо придется Норе, а он понимал, как от этого изменится само письмо. «Это если мне вообще разрешат писать письма», – подумал он, и будущее, ждущее впереди, наполнило его боязливым беспокойством.

Но уже в поезде, когда он уложил свой чемоданчик в сетку, к нему вернулось чувство испытания и приключения, которых требовало это путешествие вглубь, к центру его вселенной, и он подумал, что все, от чего ему пришлось отказаться, – это не вещи и даже не люди в его жизни, а все то загадочное, еще неизведанное, что таилось в нем, ибо лишь так он мог освободить место для нового обитателя.

4. Арчи 1946–1947 годы

4. Арчи

1946–1947 годы

До сих пор он считал, что если кто-то никак не может решить, как поступить, то это потому, что не уверен, чего именно ему хочется. Как это неверно, думал он, уводя машину от коттеджа по знакомой улочке, через лес и мимо дороги до станции. Три мили позади… Он еще мог бы вернуться, но знал, что не станет. Он поедет и дальше по этому скучному, изученному до мелочей, унылому шоссе – до самых лондонских пригородов, а оттуда – до своей пустой неопрятной квартиры. Шесть недель – не так уж долго, сказал он, будто кому-то другому. Это бесконечно. Но сегодняшнее утро стало последней каплей. Ее нагота, увиденная на кухне, где она обожгла руку, – тело, нарисованное воображением, ничуть не подпортило впечатления от первого взгляда на оригинал, – убедила его, как ничто другое, что он не сможет и дальше вести с ней жизнь, которая настолько увязла в нечестности.